Тульская историческая весна - 2020

Кризисы в истории обществ: разрушительное и созидательное 225 Маннергейма и неразрывно связанной с ним «линией», предполагала вполне определённый модус репрезентации: забвение финского маршала и дискурсив- ная адаптация образа «линии Маннергейма», которая должна была стать «ме- стом памяти» для советского общества. Ещё одним произведением «историо- графического канона» можно считать изданную в 1970 году книгу «Непокорён- ный Ленинград». Данный текст в точности воспроизводит фабульную структу- ру предыдущих нарративов, дополняя её героизацией солдат, сражавшихся на Карельском перешейке (6, с. 298–301). Таким образом, коммеморативный про- ект, воплощённый в произведениях «историографического канона», предпола- гал постепенное забвение финского маршала. Это объясняется тем, что совет- ские историки не смогли найти язык для описания его деятельности. С другой стороны, героизация подвига солдат, участвующих в «прорыве линии Маннер- гейма», способствовала сохранению фамилии финского маршала в коллектив- ной памяти советского общества. Следующий пласт репрезентации образа Маннергейма представлен в вос- поминаниях советских военачальников и политических деятелей. Как известно, мемуаристика в Советском Союзе обладала колоссальной популярностью. Из- дания различных воспоминаний участников Войны переиздавались десятки раз, а тиражи исчислялись сотнями тысяч экземпляров. Следуя мысли Мориса Хальбвакса, мы будем рассматривать корпус текстов данного вида как «коллек- тивное измерение мемориального письма», обусловленного влиянием различ- ных социальных групп на индивидуальную память [15, с. 41–45]. Мы исходим из того, что авторы воспоминаний находились под влиянием различных соци- альных факторов, влияющих на их репрезентацию прошлого. В мемуарах И. Х. Баграмяна, изданных в середине 1971 г., мы можем ви- деть частичную трансляцию «историографического канона». Баграмян не опи- сывает личность и деятельность Маннергейма, но посвящает несколько страниц своего текста сюжету, связанному с «линией Маннергейма». Он описывает свою встречу с одним из «героев Войны», который «совершил подвиг при про- рыве линии Маннергейма» (2, с. 147). Нам представляется, что выбранная Баг- рамяном нарративная конструкция, подразумевающая героизацию участника сражений на Карельском перешейке, полностью соответствует модели репре- зентации образа Маннергейма, которая существовала ранее. Как видно из тек- ста, в нём содержались все характерные для советского дискурса элементы описания событий. В воспоминаниях маршала А. М. Василевского, которые были изданы спустя десять лет после текста Баграмяна, прослеживается схожая тенденция. Василевский описывает «линию Маннергейма» и события рядом с ней в следующих категориях: «могущественная», «рубеж», «героизм солдат Красной армии» (4, с. 231–234). Несмотря на то, что авторы воспоминаний находились под влиянием со- ветской мемориальной культуры, в то же время они сами являлись акторами политики памяти, формируя коллективные представления советского общества. По мнению Поля Рикёра, кто «рассказывает историю», тот и является «актив- ным агентом формирования коллективных представлений» [12, с. 620]. Исходя