Исследовательский потенциал молодых ученых: Взгляд в будущее: Сборник материалов XIV Региональной научно-практической конференции молодых ученых, аспирантов и магистрантов

268 Мы чужие люди…» [1: 5], «И снова поругались! Все-таки мы чужие люди… Не понимаем друг друга…» [1: 6]. Определение «чужие люди» повторяется в рассказе дважды, в начале и в конце. Гораздо сложнее дочери принять и утвердить иной, родной статус отношений: «А потом, когда бывает грустно, или больно, или радостно, достаю, глажу, вдыхаю запах, родной, знакомый с детства /…/ А если и так все хоро- шо, то отец, конечно, разделяет мои радости, мы ведь друг другу…» [1: 6]. Определение «родные» опущены, героиня как будто боится произнести это слово (от неуверенности?) по отношению к отцу (тогда как запах папирос она легко именует родным). Героиня рассказа полустыдливо “прячет” это слово от самой себя и от всех. Как в заглавии текста, где опущена вторая часть слова «канал», очень важная смысловая половинка. Без нее название папирос стали звучать как жаргон, воссоздали тюремную ментальность. Но самым главным минус-образом в данном тексте является образ матери. Думается, что это вычитание материнского образа из семейной истории – не от нежелания героини проговаривать больные темы. Русская литература на про- тяжении второй половины ХIХ века отрабатывала мифологему утраченного от- ца, в начале XXI века мы подошли к другой крайности – установленному факту аннигиляции материнского … Соотношение мужского и женского начал в рассказе смещено в сторону абсолютного мужского приоритета. Все образы, задействованные в тексте соз- нательно или бессознательно выдержаны в совершенно брутальной мужской семантике: отец, папиросы, запах, маленький рыцарь, профессия – драматург, встречный – нищий, друг – Костик, сосед по коммуналке – дядя Юра, а еще есть активные художественные сравнения мужского же рода – «гвоздик», «ку- сочек». Литературные аллюзии – тоже мужские (Достоевский, Раскольников, Дон Кихот, Санчо Панса). О своем гендере – только один раз и с глубокой иро- нией «странная девица». А в завершении неожиданный силлогизм: «Я ведь рыцарь, чьи доспехи ни- когда не заржавеют и не пропадут…» [1: 6]. Вряд ли можно назвать хэппи-эндом декларирование героиней победивше- го в ней мужского начала. Так же, как по факту невозможно окончательное прозрение этой же героини и приобщение её к истинно женственному миро- ощущению из-за истории с пачкой папирос. Именно это свойство реалистично- го видения придает рассказам Ж.Кусаиновой эффект мерцания: при абсолютно ясном течении повествования “аромат”– идея этого текста едва уловим. Чита- тель, искушенный философскими наслоениями в финальных сценах классиче- ских и современных произведений, оказывается в ситуации растерянности, ко- гда автор без претензий на эпичность изображения фиксирует героев и сюжет по-чеховски опрощено и таким образом утверждает свою собственное мирови- дение: обыденная жизнь людей течет без грандиозных смещений, при сущест-