ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ МОЛОДЫХ УЧЕНЫХ: ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ. 2016

ХII Региональная научно-практическая конференция аспирантов, соискателей, молодых ученых и магистрантов 330 следнее время, когда обучение стало более доступно массам явилось огромное количество, и со временем явится ещё больше; но людей, обладающих содержанием, то есть художественной мыслью, то есть новым освещением важных вопросов жизни <…> становится всё меньше и меньше, и в последнее время стало так мало, что не только наши выставки, но и заграничные салоны наполнены или картинами, бьющими на внешние эффекты, или пейзажи, портреты, бессмыслен‐ ные жанры и выдуманные исторические или религиозные картины, как Уде, или Беро, или наш Васнецов. Искренних сердцем содержатель‐ ных картин нет. Ге же главная сила в искренности, значительном и са‐ мом ясном, доступном всем содержании. Говорят, что его техника сла‐ ба, но это неправда. В содержательной картине всегда техника кажется плохою для тех особенно, которые не понимают содержания. А с Ге это постоянно происходило. Рядовая публика требует Христа – иконы, на которую бы ей молиться, а он даёт ей Христа – живого человека, и про‐ исходит разочарование и неудовлетворение <…>» [12, с. 302]. «Очеловеченность» Христа и необычное по трагической экспрес‐ сии изображение евангельских сюжетов были причиной негативного отношения к художнику власти и публики. Сам Толстой за несколько лет до знакомства с Ге воспринимал Христа не как сына Бога, но про‐ сто как человека. Показательно, что в переписке Л. Н. Толстого и П. М. Тре‐ тьякова меценат поделился с Толстым своими сомнениями о послед‐ ней приобретённой им для галереи картине Ге: В «Что есть истина?» Христа совсем не вижу. Более всех для меня понятен «Христос в пус‐ тыне» Крамского» [12, с. 318]. Более того, Третьяков настойчиво за‐ трагивал вопрос о «нехудожественности» живописи Ге, противопос‐ тавляя её живописи Крамского. Христос Крамского казался Третьяко‐ ву более художественно правдивым, а лихорадочно‐эскизная манера позднего Ге уступала, по его мнению, «понятной» манере Крамского. В сою очередь Толстой, кажется, был готов согласиться с Третьяко‐ вым в том, что «Христос в пустыне» Крамского» – «это лучший Хри‐ стос», которого он знает. Однако в последних картинах Ге («Распятие», «Повинен смерти!», «Что есть истина?») Толстой оценил совершенно новый в христианском искусстве содержательный мотив. По его мыс‐ ли, он заключается даже не в самом изображении Христа – «как чело‐ века», а в трагической судьбе Учения, запечатлённой на полотнах ху‐ дожника: «О значении последних произведений Ге я вам писал когда‐ то: в них выражен не Христос как человек, один сам с собою и с Богом, как у него же в «Гефсиманском саду» и у Крамского «В пустыне» (это лучший Христос, которого я знаю), а Христос в известном олицетво‐ ряющем всегдашнее и теперешнее положение всех последователей Христа в отношении его к окружающему миру. Таков он и в «Что есть