Молодежь и наука – третье тысячелетие (2016)

62 повесть «Сказание о Дракуле» [19]. «Для успешного ведения любой войны (…) необходимо было укрепить свою власть и навести порядок в собственной дер- жаве» [11], что он и делал с помощью жестоких законов и суровой кары за их несоблюдение. Здесь между варварской натурой мутьянского воеводы и жаж- дущим власти восточным деспотом (достоверность сведений о которых варьи- рует на грани мифа и реальности) обнаруживается большое сходство. Для при- мера проведем некоторую параллель: «И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что, если кто совершит ка- кое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет, или обидит, не из- бегнуть тому смерти. Будь он знатным вельможей, или священником, или мо- нахом, или простым человеком, пусть бы он владел несметными богатствами, все равно не мог откупиться он от смерти, так грозен был Дракула », – читаем в повести Ф. Курицына «Сказание о Дракуле Воеводе» [8]. «Долг монголов немедленно явиться на мой зов, повиноваться моим прика- заниям, убивать, кого велю». «Кто не повинуется, тому отрубят голову». «Невнимательный часовой подлежит смерти». «Гонец-стрела, который на- пивается допьяна, подлежит смерти». «Тот, кто прячет беглеца, подлежит смерти». «Воин, не по праву присваивающий добычу, подлежит смерти». «Не- способный полководец подлежит смерти». Постановление из Ясы – запрета, введенного Чингизханом [18, с. 95]. «Ничто и никто не посмеет встать на его пути. И любое, даже малейшее неповиновение кого-либо из идущих с ним на покорение мира будет пресекать- ся не иначе как смертной карой. Кара ради повиновения – таково неизменное орудие власти одного над многими». Из повести Ч. Айтматова «Белое облако Чингизхана» [3, с. 30]. «Мрачная репутация Цепеша (Сажателя на кол) привела к тому, что про- звище «Дракула» стало ассоциироваться с румынским словом «drас» и ос- мысляться как «дьявол» [9, с. 3]. Таким образом, многозначность смысловой структуры образа, заключенного в художественном символе, обуславливает по- лисемантичность его знаковой составляющей – дракон ассоциируется с дьяво- лом: «… шитое шелком и золотом черное полотнище трепетало на ветру, и вышитый на нем дракон, исторгавший яркое пламя из пасти, казался жи- вым. Дракон был в летучем прыжке, и глаза его, всевидящие во гневе, выпучен- ные, как у верблюда, метались вместе с полотнищем по сторонам, точно и в самом деле живые…» [3, с. 20]. По концепции А. Ф. Лосева, символ, пред- ставляющий собой единство сознательного и бессознательного, умопостигае- мого и чувственного, «сам по себе раскрывает сакральную, космологическую реальность, чего никакое другое проявление сделать не в состоянии» [7, c. 271]. «Поэтому только через символ, который «больше, чем его непосредственный очевидный смысл» мы можем заглянуть в «трещины мироздания» или «лазурь вечности» (П. А. Флоренский), то есть в запредельный, трансцендентный мир смыслов и образов» [12, с. 36]. Дьявольская сущность степного властелина в мифе Ч. Айтматова проявля- ет себя в беспрецедентном в веках указе на запрет деторождения: «Даже за- коны естества отвергал Чингисхан ради военных побед, кощунствуя над самой