Молодежь и наука – третье тысячелетие (2016)

60 Исключительный интерес в связи с изучением характера авторского ми- фотворчества, так называемого «айтматовского мифологизма», для нас пред- ставляет анализ исторических источников и на их основе сопоставление сред- невековой действительности с художественной реальностью, созданной Айтматовым в легенде. Поскольку, исходя из эстетической концепции А. А. Потебни, «без изучения жизни художник не способен создать великое творение, изобразить человеческий характер, условия страны, в которой поэт никогда не был и которую предварительно не изучал. Поэтому даже гениальная способность воображения нуждается в изучении жизни» [13, с. 28]. Сюжет легенды, по всей видимости, охватывает временные рамки послед- них завоевательных походов Великого Хана, когда тот «был уже не тот воин в расцвете сил, который пошел в поход против меркитов и найманов. Он всту- пил в осеннюю пору своей жизни» [18, с. 173]. Писатель мастерски воплощает образ легендарного степного завоевателя, Повелителя Четырех Сторон Света: «Ступени плотно сидящего в седле коренастого, бронзолицего всадника упи- рались в стремена вызывающе горделиво и уверенно. Он сидел на коне, как на троне, прямо, с высоко поднятой головой, с печатью каменного спокойствия на скуластом узкоглазом лице. От него исходила сила и воля великого владыки, ведущего несметное войско к славе и победам…» [3, с. 18]. Углубляя и уточняя созданный поэтический образ, Айтматов приводит монолог-размышление сво- его героя, где в воспоминаниях детства и юности отображены реальные факты биографии Чингизхана, (тогда еще Темучина) – как похищение любимой жены Борте, так и холоднокровное убийство единокровного брата: « … с тех пор убе- дился он, постигнув устроение жизни самым верным, безошибочным способом – попранием силой, что нет и не может быть ничего такого, что не покорилось бы силе, что не пало бы на колени, не померкло бы, не сокрушилось бы в прах под напором грубой мощи…» [3, с. 18]. «Эта холодная решимость, мсти- тельность и презрение к чужой жизни являются, кажется, с ранней юности од- ними из основных черт характера Тэмуджина» [18, с. 39], – пишет Мишель Хо- анг в своем труде, основанном на хронике «Сокровенное сказание о монголах», представляющую собой мифологическую генеалогию Чингизхана. Нужно от- метить, что сама фигура завоевателя Азии, несмотря на его реальное существо- вание, во многом мифична, поскольку весьма скудна база литературных источ- ников, свидетельствующих об истинных событиях того времени, и даже «в этих текстах нужно отделять собственно историческую ткань от эпизодов, восхо- дящих к легенде»[18, с. 4]. Можно предположить, что этот факт способствует более глубокому эмоциональному восприятию мифа, сотворенного писателем. В сюжете повествования особое место занимают два противопоставленных друг другу символа – белое Облако и черное знамя с изображением Дракона, введенные автором для усиления эстетического потенциала художественной ре- альности в целом, и смысловой нагрузки образа Чингизхана, в частности. Критик Сергей Аверинцев определяет символ как универсальную категорию эстетики: «всякий символ есть образ (и всякий образ есть, хотя бы в некоторой мере, сим- вол)» [1, с. 155]; «категория символ делает акцент … на присутствии некоего смысла, интимно слитого с образом, но ему не тождественного» [1, с. 155].