II Милоновские краеведческие чтения

76 страшное, ужасное. На протяжении всего повествования основными ре- презентантами темы смерти у писателя становятся лексемы ужас и страх и их производные: «привычный страх смерти»; «непонятная ужасная смерть», «что-то страшное, новое и такое значительное совершалось в нем», «слишком ужасно», «ему страшно стало», «ужасно тоскливо» . Оппозиция «жизнь – смерть» у Л. Н. Толстого оказывается синони- мична не менее устойчивым оппозициям «свет – мрак», «здесь – туда»: «То свет был, а теперь мрак. То я здесь был, а теперь туда!» [3]. Переход этой грани между жизнью и смертью, светом и мраком как окончательный уход в небытие усиливается лексическими конкретизаторами, ассоциа- тивно связанными с лексемами смерть, мрак, туда: «… а теперь туда! Ку- да ? Его обдало холодом »; « Ничего не будет»; «…а я все шел ближе, ближе к пропасти » [3]. Представления о жизни как свете и смерти как мраке восходят к хрис- тианскому вероучению: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля была пуста и пустынна, тьма была над пучиной, и Дух Божий веял над водами. И сказал Бог: «Да будет свет!» И появился свет. Бог увидел, как хорош свет, и отделил его от тьмы» [2, с. 11]. Метафоры, образующие сюжет сна-бреда Ивана Ильича, позволяют Л. Н. Толстому наполнить данные общехристианские и достаточно абст- рактные универсалии личностным смыслом, показав состояние героя, по- нимающего и отказывающегося принять неизбежность своего ухода «ту- да» – в тьму, неприсутствия «здесь» – в свете: «Ему казалось, что его с болью суют куда-то в узкий черный мешок и глубокий, и все дальше про- совывают, и не могут просунуть. И это ужасное для него дело соверша- ется с страданием. И он и боится, и хочет провалиться» [3]; «… он ба- рахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая непреодолимая сила. <…> и с каждой минутой он чувствовал, что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становился к тому, что ужасало его. Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовы- вается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может про- лезть в нее» [3] . Л. Н. Толстой намеренно замедляет ход предсмертного времени, не- однократно прибегая к повторам: «Опять пошли минута за минутой, час за часом, все то же, и все нет конца»; «Все та же боль, все тот же страх»; «Все то же <…>, и все боль, все боль, все тоска, и все одно и то же»; «Все то же и то же, все эти бесконечные дни и ночи» [3]. Индиви- дуальный опыт смерти у писателя длится долго и мучительно. И это свя- зано не столько с физической болью, хотя и становится она постоянным спутником героя, сколько со страданиями душевными человека, видящего и осознающего ежечасно и ежеминутно свое умирание: « Иван Ильич,