ЗА ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ КАДРЫ, 1991 г.

Леонид Андрианов Просьба к Вам сложна и вожделенна, тяжелей праматери греха— напишите музыку, Елена, и озвучьте музыку стиха! В Вашем доме так высоки своды! Там питает думами душа, с плеч спадают горести и годы, не рискуя творчеству мешать. Пусть у Вас родится кантилена! Сон свечей ощиплют искры нот... Напишите музыку, Елена! Сердце хочет музыки давно! Зелень лета обожгли рябины. Август гасит ливнями их жар. Пусть звенит, пусть плачет пианино, мой в моей душе гася пожар! Окажись мелодия нетленна— и слова не сгинут на ветру! Напишите музыку, Елена! Ведь тогда я тоже не умру! Гитары голос неземной, чарующий и нёжный. в душе бессонной, ледяной отдался болью прежней. Затрепетала нервов сеть, с былым сплетясь потоком. Любовь была и снова есть.— а с нейнеодиноко. Гитары голос неземной, загадочный, летящий, куделью трепетной, льняной чарует всех неспящих. Им сердце стиснуто в груди— то в холоде, то в жаре. Мир околдован дымом льдин, узором женских шалей. Гитары голос неземной, зовущий и манящий— туда, где пропасть — в мир иной, не наш. не настоящий... Е. А. НА КОНЦЕРТЕ М. ПЛЕТНЕВА В сердце вернулись просторы. Рвется душа в Эмпирей. После разлуки и ссоры любится крепче, острей. Так в атмосфере концерта трудной мелодии ток вдруг переходит в крещендо новых нечитанных строк. Было ли лучше? Едва ли. Нынче нас Скрябин связал. Вскинулась крышка рояля— музыка хлынула в зал! Птица — рука пианиста клавиш коснулась шутя и раскатилось монисто, душ ожиданье сметя. Все предвкушая иначе, сердце шагнуло в экстаз... Форте, аллегро, виваче— светится мир твоих глаз! Прелесть, наивность, смущенье ты излучаешь вокруг... Верь мне. Любимая, верь мне— я тебя болыне. чем Друг! Валентина Воронина ★ * + Не иссякает в сердце боль и память о прошедшем лете. Расплавленным потоком света летела кровь, струилась кровь. Сбывались странные мечтанья в сгораньи яростных ночей. И претворялись ожиданья в прекрасный взгляд твоих очей. * * * Благоговейно тишина внимала звуку и молчанью. Светила косо на поляну яснополянская луна. Яснополянская метель свивала кольца вековые, стелила шали пуховые на белоснежную постель. Сквозило ясным холодком, невыразимою печалью. И лес дремучий за окном укрылся кружевною шалью. Оделись в легкие снега оцепеневшие березы. Чертили вьюги и морозы на окнах розы изо льда. А лунный луч скользил опять, ныряя в облачных провалах. И тишиною небывалой стелилась снеговая гладь... Благоговейно тишина внимала звуку и молчанью. Светила косо па поляну яснополянская луна. ★ * * По узким тропочкам, по белу снегу ИДУ и чувствую себя Поэтом. И ощущаю в сердце негу и странную тоску при этом. Как будто мысли и сомненья вновь заключили свой союз. И нет душе моей спасенья от беспощадно-юных Муз. Они смеются — насмехаются: — Ну. каково тебе, «поэт»?.. И тают снеги. Наполняется водой холодною мой след. Олег Лялякин В желто-красном трауре осени Отхоронено пышно лето И омыто последним дождем. И печально ветром отпето. А зима уже снегом грядет. Почитая холод за вечность. Искупая белой красой Белый плен и холодную мыслей беспечность. Луна сегодня ночью заглянула мне в окно. «Зачем ты так грешно живешь? » — спросила. И. осветив на улице желтеющих деревьев хоровод, глубокий мудрый свет свой одеялом легких туч прикрыла. А я уже не знаю, кто спросил: действительно луна или я сам. живущий через силу. бренно, стыло? И почему луна, ответа будто не желая знать. глубокий мудрый свет свой одеялом легких туч прикрыла? МАЙ Милый май млеет ночью нежной, излучая свет как любовь. Пьяный май дышит чувством безбрежным, заставляя любить вновь и вновь. Кто пленен в первый раз этой страстью— с маем пьют за улыбку той. взгляд которой— сделал безумцем и горячую кровь— хмельной. Те же, кто давно отлюбили, утешая себя не впервой, с маем пьют за счастие юных и— в который уж раз?— за прощанье с весной. Ночью' темной, без устали дождь нашептывал о безумии жизни, сгоревшей дотла, о прошедших годах и о дерзких желаниях.,. Все покрыла холодная, влажная мгла. ------------------------------------------- - ИЗ ДНЕВНИКА: «Может быть, я все же напишу когда-нибудь об этой странной любви. Кругом воспоминания, я не могу придумать ни строчки — все выплескивается так и то, как и что было...» Девять тетрадей дневника аккуратной стопкой лежали перед ней на столе. Она медленно водила пальцем сверху вниз по пружинкам, сцепливающим-листы, и думала о том, что здесь, на этих сотнях страниц, заполненных ее меняющимся от настроения почерком, умещалась вся история ее любви, ее сложный, так и не сложившийся, роман. Жалела ли Она о чем? Наверное, нет. О том, что все осталось в прошлом, не стало настоящим,— УЖЕ не жалела. А о том, что все это было, и было именно так,— может быть, ЕЩЕ не жалела. Теперь Ей осталась только память, которая когда-то была очень больной и почти невыносимой, а потом, сейчас, стала просто памятью, переложенной на три десятка страниц воспаленных воспоминаний. ТАК было легче. Она будто бы освободила все свое внутреннее духовное от бремени прошедшего. Прошедшее перешло на бумагу и воспринималось теперь глазами. Тридцать страниц, всего тридцать страниц — и полтора года былого... * * * «Люблю без всяких условий и рад счастью этого безумия. Желаю вместе с тем твоей полной свободы, только слушай себя душой и сердцем. Целую. Приеду, когда' позовешь». ... Светлый абажур был сделан в классическом стиле и смотрелся нежно и оригинально. Она медленно тянула шнурок вниз и отпускала. Абажур то потухал, то снова вспыхивал. Это напоминало Ей два слова — «здравствуй» и «прощай». Прощай и здравствуй... Наступал Новый год. Маленькая елочка на столе тихонько позвякивала навешанными на нее такими же маленькими игрушками, и этот нежный и мягкий в другое время перезвон сейчас казался нелепым. Она вспоминала тот день, тот вечер, в который уходила от Него. Когда сказала Ему тихое «Прощай». Последнее и единственное — после всех своих «здравствуй» за долгих полтора года. «Здравствуй» — после казавшихся бесконечными разлук — без обещания встречи, после отчаяния одиночества. «Здравствуй» — что было то радостью, то болью; то надеждой, то сомнением... «Здравствуй!» — говорило сердце в порыве необъяснимой любви. «Это я, я люблю тебя, я пришла к тебе, потому что не могу без тебя!» — говорили глаза, «Здравствуй...» — отвечал Он. Теперь Она не могла понять, где был порыв, а где — чувство. Она стала бояться одиночества, себя и наступавшей ночной тишины. Ком невыплаканных слез сдавливал горло. Нервы Елена Сергеева Здравствуй и прощай рвались, как натянутые струны. И взрывались, как от удара распрямившейся пружины. Она знала одно: Она должна быть сильной, Она должна победить — себя. Но Она любила Его, и стоны этой дьявольской любви раздирали ее душу. Она любила Его и теперь, и наступали такие минуты, когда казалось, что — или вернуться, или умереть. Но возврата наяву Ей не было. А память все возвращала и возвращала к былому. И еле сдерживался внутри неистовый стон: «Господи, дай мне силы !...» . . . — Ты предала меня, предала!!! — стиснутые бессильной яростью кулаки разжались на уровне висков, и ладони исступленно и несчастно заерзали по лицу.— Ты предала м е н я |... Что-то непонятное внутри подогнуло Ей колени, Она хотела оторвать эти нервно ерзающие ладони и взглянуть на его лицо, но не знала, как это сделать, и только стояла рядом, отчаянно повторяя его имя и размазывая по щекам текущие слезы. ... Она шла к Нему, как к чужому. Так Ей казалось. А перед ней был совсем родной — до боли и скрытого стона внутри — человек. Казалось, Он еще не понял, что Она уходит насовсем. — Когда мы теперь увидимся?... — Никогда.— Она почувствовала его растерянность, и зверек внутри начал вытягивать коготки. Он попробовал пойти в наступление: — Враги? Усмехнулась — наяву — почти снисходительно, в душе — горь­ ко, вспомнив его: «Мужчина и женщина не могут быть друзьями»: — А что, друзья? Она брала реванш. Он замолчал — Зачем так жестоко? — взгляд был грустным и опять до боли родным. Она испугалась — себя и потому не дала себе долго думать: — Зато честно. Он снова замолчал. Потом — будто сам для себя — прогово­ рил: — Так вот какая твоя любовь... Зверек уже распустил когти, и Она нашлась сразу: — Наверное, такая же, как и тво я... -— С тобой трудно спорить. Ты логично говоришь... Она уже не могла выйти из этой жестокой игры и продолжала «играть» дальше: — А может быть, просто правдиво? — и зачем-то посмотрела в упор. Он опустил и вновь поднял глаза: — Может быть. Она продержалась. Дверь открылась, как никогда, почти неслышно. Последний взгляд — только бы не шагнуть назад!.., его: «Так значит все?..» и ее последнее, тихое и ложное: «Прощай...» Она спускалась до следующей лестничной площадки под его провожающим взглядом и шагать должна была бодро. Когда Она оглянулась, Он уже тихо затворил дверь. Игра закончилась. ИЗ ДНЕВНИКА: «Победа — это преодоление себя». Во всем. Преодолеть себя и поставить точку. Я проигрываю в этом поединке — поединке моего Прошлого и Настоящего. Будущее глухо, оно молчит». Она не знала, зачем теперь каждый вечер ходила к его дому, смотрела на его освещенные окна. Наверное, Ее вело к нему одиночество, ощущение потери. Был человек, было что-то в жизни, теперь осталась пустота. Он был совсем рядом, и Его не бы ло ... ИЗ ДНЕВНИКА: «...мне кажется невероятно нелепым, стран­ ным то, что я теперь никогда не смогу подняться на этот третий этаж, позвонить в эту дверь, войти в эту квартиру... Я не могу сказать, что мне этого хочется, но мне странно, что этого не будет». Она не могла еще примириться с мыслью, что окна, которые зажигались раньше для Нее, зажигались так редко, счастливо и ожидаемо,— теперь горели так беспричинно, горели сами по себе, а их хозяин стал для Нее далеким и недостижимым, и уже никогда не будет родным и близким ... Продолжение следует. Редактор Э. Ю. ЩЕРБАКОВА. Ордена Трудового Красного Знамени типография издательства «Коммунар» Заказ № 8822