ЗА ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ КАДРЫ, 1991 г.

Новые переводы Г. Гейне (Из книги «Путевые картины») Все светлее на востоке. Солнца тление приметней, Гор вершины одиноких В мареве тумана блещут. Ах, имей я скороходы, С ветром полетел бы вместе Через горы, через долы В дом прелестницы чудесной. Тихо сдерну полог легкий У кроватки я любимой, Нежно в лоб я поцелую, В ярких уст ее рубины. И шепну я тихо в уши. Нежным лилиям созвучны: Верь: что навсегда мы любим И навеки неразлучны. * * * Он бил в барабан снова и снова. Они на постой отправились новый, В переулки косые, к светлым дверям Траллера, траллерай, траллерам. Текли они шумно к богатым домам. А утром вставали живые скелеты. Равняли ряды под стук кастаньетов. Барабанщик шел впереди Траллера, траллерай, траллери. Чтоб они его видеть могли. Послушайте-ка господа и дамы, душечки. Сбирайте наши подписи спокойно: Теперь решили франкфуртские купчики Воздвигнуть Гете памятник достойный. «Чужой торгаш придет к мерилу времени,— Так думали они,— и он пой­ мет. Что коль такой цветок растет на нашем семени. То можно все дела доверить нам вперед». Оставьте гению его венок лавровый. Вам торговать! Владеть деньгами вам! Но памятник себе построил Гете сам. В мирской грязи он ближе вам, ан нет, И с Гете разделяет вас весь свет, А с домом короля — лишь ручеек садовый.* *Во Франкфурте торговый центр отделает от королевского дворца небольшая река.— Прим. переводчи- Ты знаешь край, где зреют апельсины! И в темноте листвы пылают мандарины! Там легкий ветерок с небес прозрачных веет, И мирт, и кипарис спокойно зеленеют. Ты знаешь этот край! Туда, любовь моя. Хотел бы улететь с тобой навеки я. Перевод В. ВЕРБИЦКОГО. Сергей Крестьянин ВОСКРЕСНЫЙ ЗВОНОК Я лежал на диване с закрыты­ ми глазами. Все утро не мог найти себе место от волнения. Злился на ломавшийся карандаш, когда пытался записать обрывки каких- то мыслей; на стопки журналов и газет и даже часы, стоящие на столе, как будто их тиканье было виной нашей с Ириной ссоры, ...И з далекого детства пришел вдруг плач. Захотелось уткнуть­ ся носом в толстую вязанную материну юбку, слабо пахнув­ шую нафталином, и ощутить на макушке знакомую руку. Рука ласково взъерошит волосы, и мама скажет: «Нет — ту, нет- ту»,— и мир снова обретет при­ вычную приветливость. Зазвонил телефон. «Это она, конечно, она!» — Алло, Ирина? Это ты? Я слуш аю ... Почему ты мол­ чишь?... Я ведь знаю, что это ты. Скажи что-нибудь!... Но на том конце провода упорно продолжали молчать. Я затаил дыхание и прислу­ шался. «Чья-то дурацкая шут­ к а ...» ,— мелькнула мысль. И вдруг молчавшую трубку словно прорвало. Она наполни­ лась различными — самыми не­ ожиданными звуками. В этом шквале была какая-то закономерность. Было что-то такое с детства знакомое до боли. Вот ветер гуляет среди де­ ревьев, и те приветствуют его радостным ш елестом ... Послушав последние новости, о которых поведала только что прилетевшая из командировки комментатор лесного радио со­ рока, целый оркестр кузнечиков принялся выводить какую-то за­ мысловатую мелодию на тему солнечного воскресного д н я ... Полетел куда-то по своим делам озабоченный шмель... Кукушка начала передавать сигналы точного лесного време­ н и ... Я очнулся от чьего-то прикос­ новения. В трубке слышались короткие гудки. Передо мной стояла мама. — Не отвечает? — она кивну­ ла на телефон. — Н е т... То есть да. В смысле нет,— я положил трубку на мес­ то. — Я разогрею борщ. Пора обедать. Я вдруг почувствовал, что абсолютно спокоен, и даже под­ нялось настроение. Неожиданно, совсем как Мефистофель, за­ пел: — На земле весь род люд­ ско й !... — Сейчас, сейчас, через пару минут все будет готово,— до­ неслось из кухни. Дальше петь передумал. Зазвонил телефон. — Да. Вас слушают. — А И гор ь..., то есть Иго­ р я ...— неуверенно раздалось на том конце провода. — Ирунчик!!! Дорогая! Как я рад слышать твои голос! Ты только не говори ничего. Мол­ чи — и все. Ладно? И не бросай виноват перед тобой. Про­ сти, что вчера вспылил. Я был не прав! Я тебя очень люблю. В дверях появилась мама. Я продолжал кричать в трубку: — Знаешь, сегодня ведь вос­ кресенье! Ты только не отказы- вайся, я тебя очень прош у... Давай поедем в лес! Книжное обозрение Дар души, умаи воли о Г ■’С'. Исполнилось 50 лет со дня гибели М. И. Цветаевой (1892- 1941). О Марине Цветаевой на­ писано немало. За минувшие два десятилетия ее жизнь й творче­ ство, сама ее своеобразнейшая натура стали предметом при­ стального внимания и изучения. Свидетельством тому десятки самых разноплановых статей,, опубликованных как в централь­ ной, так и региональной печати, солидные предисловия к сборни­ кам произведений. Не так давно в издательстве «Советский писа­ тель» вышла книга А. А. Саа- кянц: «Марина Цветаева: Стра­ ницы жизни и творчества (1910- 1922)». Творческая и человеческая личность М. Цветаевой противо­ речива и сложна. Со страниц периодической печати в послед­ ний, скажем, год то и дело раздаются голоса, требующие в обязательном порядке при­ знать Цветаеву великим поэтом. А попытки критически взглянуть на ее творческий путь рассмат­ риваются не иначе как посяга­ тельство на святыню. Но у каж­ дого исследователя своя точка зрения, свой взгляд на то или иное стихотворение, как, впро­ чем, и на все творчество поэта. Отечественная культура все­ гда была богата талантами. О Цветаевой были написаны десятки статей, но не кажется ли странным тот факт, что ны­ нешние «певцы акафистов» в ее адрес не удосужились в годы «застоя» написать ни одной ра­ боты о творчестве этого поэта. В статье «Одна из всех...», помещенной в журнале «Дон» за 1989 г. в № 1, автор М. Бе- лянчикова, не претендуя на осо­ бые открытия, оценки, пытается высказать свое понимание фено­ мена Цветаевой. Вероятно, по­ разительно многоликий роман­ тизм Цветаевой способен оправ­ дать ее собственное высказыва­ ние о себе: «Из меня вообще можно было бы выделить семь поэтов». В статье «Искусство при свете совести» она писала: «Вся­ кий поэт, так или иначе,— слуга идей или стихий. Бывает — толь­ ко стихий». Если доверяться этой классификации, Марина Цветае­ ва — поэт стихий. Кроме того, что для «поэта стихий» законо­ мерно, творчество для нее было не просто главным делом жизни; но всепоглощающей страстью, о таких натурах говорил еще Пушкин: «Поэзия бывает исклю­ чительной страстью немногих, родившихся поэтами; она объ- емлет и поглощает все наблюде­ ния... Все впечатления их жиз­ ни». Характерно в этой связи при­ знание, сделанное Цветаевой в 1925 году в письме к А . Теско- вой: «Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. — в искусстве». Конечно, можно сделать по­ правку и на возможно минутное настроение и, что существеннее, ра ту жизнь, которая выпала на долю Цветаевой в эмиграции, тем более, что всего за три года до этого она утверждала, гово­ ря, впрочем, о литературных проблемах: «Это дело специали­ стов поэзии. Моя же специаль­ ность — Жизнь». Даже в гневных сатирических или антифашистских ее стихах властвует романтическое умона­ строение. Но речь идет об одном поэте, причины разноли- кости, противоречивости кото­ рого лежат не столько в буйном воображении, не столько в раз­ нообразии манер письма (от торжественно-архаичной до фо­ льклорной), сколько в отсут­ ствии цельного мировоззрения, замене его настроением, внут­ ренним состоянием данного ча­ са, для воплощения которого годились самые многообразные материалы, чья объективная сущность порою не имела ниче­ го общего с сутью возникавшего стиха. Во многих работах, посвящен­ ных Цветаевой, можно прочесть о ее жадной любви к жизни, о «жажде жизни как лучшей радости, высшего блаженства» (В. Орлов). Действительно, есть ряд стихов, скажем 1916 г., проникнутых ликующим созна­ нием своего бытия, однако и в них уже ощущалась двоякость восприятия, намечался разрыв между человеческой как тако­ вой и жизнью-стихией. Знакомясь с некоторыми ста­ тьями о Марине Цветаевой, убеждаешься . в том, что ее поэзия бывает трудна для осоз­ нания не только в силу структур­ ных стилевых особенностей сти­ хов, резко проявившихся в пери­ од зарубежья (кстати сказать, отдельные стихи 1923— 1927г. и поэмы не могут быть ос­ мысленно прочитаны подавляю­ щим большинством читателей), но из-за склада человеческой натуры, противоречивость кото­ рой не имеет «аналогов» в исто­ рии отечественной поэзии. Рискуя вызвать гнев критиков типа Рассадина, берусь выска­ заться более определенно и «крамольно». Марина Цветаева обладала (и это безусловно) большим поэтическим даром и большим даром ума, души и воли. Однако, если говорить об «устремлении этого целого к определенной цели», я не ду­ маю, что можно определить эту цель иначе, нежели как созида­ ние себя как своеобразного центра «человеческой вселен­ ной», т. е. в основе «устроения этого целого» лежал, по сути дела, эгоцентризм, укреплению которого, как мне кажется, весь­ ма способствовали — пусть это и парадоксально — конкретные исторические события, а также выпавшая на долю Цветаевой эмиграция. И совершенно зако­ номерно, что одно из самых сильных стихотворений Цветае­ вой «Родина», воплотившее весь болевой опыт разлуки с Россией, всю сложность и драматизм взаимоотношений с ней, завер­ шается открытым и горьким признанием: Ты) Всей руки своей лишусь, Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля- Гордыня, родина моя. Марина Цветаева — русский поэт, не ее вина, а ее беда, что рябина, зажегшаяся «красной кистью» 1916 года, оказалась срубленною. В. ПРУДНИКОВА, библиограф. Элеонора Щербакова Монотонно сегодня небо— В нем ни облака, ни звезды. Ты как будто бы был и не был, Был как будто бы ты и не ты. И осталось мне только небо, И притихший ночной проспект... И не знаю — ты был или не был, Потому что ^сейчас тебя нет. Мои отлаженные строчки В страницы белые впились. Не стало точкой многоточье, Хотя слова оборвались. И глухо стукает о дно В почтовый ящик бело-синий Мое усталое письмо Из перекрестков строчных линий. Ответной мне не ждать строки... И только лишь во сне когда-то Намокнет вдруг ладонь руки При виде белого квадрата... * * * Снова я с бессоницей одна, Лишь хрипит магнитофон осевший. И просвет на стенах от окна— Яркий свет средь мыслей посеревших. Мыслей брешь пытаясь залатать, Тишина корежится звеняще. «Надо спать,— твержу я,— надо спать!»— Но звучат слова неподходяще. Разъедая мягко темноту, На небе рассвет заголубеет. Может быть, я подведу черту Прошлому. Я, может быть, сум ею ... Валентина Воронина Мольбою странной полон дом: — О Каэтана! Альба! Демон! Безумный Гойя, страшный, белый... То явь иль снов неясный сонм? А стены движутся, живут. И матерь божья — под вуалью. Полутоской, полупечалью Исполнено все странно тут. Но нет людей. Не любят здесь давным-давно. Забыты страсти. И все-таки сквозь толщу лет любовь умершая прекрасна. В волненьи кровь. Кипит! Жива! И все как будто бы впервые. И в сердце входят голубые И вечно юные сло ва... * * * Во всех и в каждом получувство— полулюбовь, полуискусство, полувеселье, полуплач, предчувствие полуудач. Полунеправда, полулживость, полупечаль, полуигривость. На всех — одна полубеда: ненастья, ветры и вода. Дождя веселье и тревога... как всем на свете полуплохо! * * * Художник леса расписно, златая Осень! Медь, багрянец, слетевших листьев легкий танец, сиянье месяца младого. Все в мире трепетно и ново. И все— ’ '’ *1 • воздушно и печально! И сказанное тихо слово Звучит мелодией хрустальной. Какая в мире тишина! Лишь листьев светлых шелестенье. О чудо — Осень! Ты спасенье, ты опьяненье без вина. Твой храм прозрачный пуст и чист. Как стройно вознесен он ввысьI И сосен бронзовое диво так светоносно, молчаливо... Редактор В. П. ВЕРБИЦКИЙ Ордена Трудового Красного Знамени типография издательства «Коммунар Заказ № 5998