Вестник ТГПУ им Л.Н. Толстого №3 2005

№ 3, 2005 ВЕСТНИК ТГПУ им. Л. Н. Толстого основных формулировок категорического императива Л. Н. Толстой избирает именно ту, содержательная импликация которой наиболее отчетливо свидетельствует о сво­ боде и нравственном равноправии людей, в одинаковой мере и без всяких исключе­ ний подчиненных единому моральному за­ кону. Тем самым мыслитель, однозначно подчеркивая, что нравственную состоя­ тельность человеческий поступок приоб­ ретает только в качестве индивидуально свободного акта доброй воли, объектив­ но развивает кантовское представление о свободе как о возможности делать то, что считаешь должным, независимо от внеш­ них условий. Подобная самодетерминация, или ав­ тономия, в кантовском ее понимании при­ обретает у Л. Н. Толстого особое значение, ибо позволяет наиболее удачно, с его точ­ ки зрения, преодолеть дилемму рациональ­ ности и свободы через обоснование « сво­ бодной зависимости», чем, по сути, и задаются все необходимые человеку нрав­ ственные цели, равно как и оптимальные способы их жизненно-практической реали­ зации. В сущности, эта ключевая комбина­ ция независимости и зависимости как «не­ гативной» и «позитивной» свободы (т. е. абсолютной независимости нравственного поступка от любых внешних причин и его исключительно внутренней обусловлен­ ности моральным законом), составляю­ щая основу кантовской концепции автоно­ мии, становится той определяющей ра­ ционально-этической конструкцией, кото­ рую почти без изменений воспроизводит Л. Н. Толстой в рамках своей нравственной философии. Кантовская идея о «самоза- конности» человеческой воли, определяю­ щей свободу человека как разумного суще­ ства и выступающей в форме «разумной воли», становится и для Л. Н. Толстого «несущей опорой» грандиозного здания человеческой нравственности. Именно Кант помогает Л. Н. Толстому окончатель­ но утвердиться в мысли о том, что челове­ ка следует рассматривать как разумного и, следовательно, свободного субъекта, спо­ собного, неизменно сохраняя свою авто­ номию, сознательно подчиняться требова­ ниям «практического» разума; именно Кант подводит его к отчетливому' осозна­ нию того, что единственно подлинной ос­ новой нравственных обязанностей челове­ ка может служить лишь «понятие о законе, несомненно разумном и по внутреннему сознанию обязательном для всех...»11. Од­ нако если у Канта это неизбежно «влечет за собой метафизически экстравагантную трактовку субъекта, который мыслится как «всеобщий законодатель», не завися­ щий ни от каких сдерживающих социаль­ ных факторов, как некий монстр своево­ лия» , то Л. Н. Толстой все же избегает столь далеко идущих выводов относитель­ но субъекта морали: категорически эман­ сипируя человека из-под гнета обществен­ но-исторической детерминированности его поведения, мыслитель сохраняет обуслов­ ленность его поступков более высоким причинным рядом, в основе которого ле­ жит наша способность к установлению со­ гласного с разумом «отношения... к вечной жизни и к Богу», отношения, составляю­ щего внутренний стержень «сознания сво­ его назначения» и нормативно выражаю­ щегося как «закон самоотречения»34 Этот подчеркнутый толстовский анти­ эвдемонизм восходит непосредственно к этике стоиков. «Добродетели довольно, что­ бы быть счастливым...» 35, - сквозь призму данного стоического тезиса русский мыс­ литель неизменно рассматривает соотно­ шение добродетели и счастья, в силу чего сформулированная Кантом «антиномия практического разума» вряд ли могла воз­ никнуть в сознании JI. Н. Толстого. И если Кант делает попытку восстановить отсут­ ствующее в эмпирической жизни необхо­ димое соответствие между моральным (добродетельным) образом действий чело­ века и обретением им счастья посредством введения понятия «высшего блага», кото­ рое может быть в полной мере реализовано только в потустороннем «умопостигаемом мире», то JI. Н. Толстой, в отличие от сво­ его великого предшественника, не благо выносит за скобки человеческой жизни, а саму жизнь «раздвигает» до пределов высшего блага, утверждая «несомненную неконечность жизни и ее блага»зб. Исходя из этого, доказываетЛ. Н. Толстой, высшее благо, которое конкретизируется им в по­ нятии «Царство Божие», принципиально достижимо в рамках «истинной человече