Вестник ТГПУ им Л.Н. Толстого №3 2005

№ 3,2005 ВЕСТНИК ТГПУ им. Л. Н. Толстого нуется Л. Н. Толстым именно «законом разума» и представляется ему неотъемле­ мым ядром нравственного сознания чело­ века. Основные требования данного закона, указывает Л. Н. Толстой, нельзя внушить человеку извне, поскольку они изначально пребывают в его разуме, а точнее, даны человеку вместе с его разумом, ибо «мы все не только знаем его, но только разум один и знаем» 24. Подобные рассуждения Л. Н. Толстого равносильны утверждению априорности и безусловности нравствен­ ного закона, который «в себе... мы знаем... как то, что сами должны совершать», а по­ тому у человека просто не может быть ни­ каких сомнений в том, что сам «разум — это тот закон, по которому должны жить неизбежно разумные существа - люди»25. Л. Н. Толстой явно делает ударение на слове «должны», усматривая в механизме долженствования один из наиболее дос­ тойных и потому предпочтительных видов мотивации человеческого поведения. Од­ нако возвышенно-строгий пафос кантов­ ского ригоризма все же не столько убеж­ дает, сколько пленяет Л. Н. Толстого, подчеркнуто акцентирующего в кантов­ ском понимании долга главным образом его перфекционистский аспект. «Сознание, что могу, потому что должен,- особо под­ черкивает Л. Н. Толстой, - открывает в че­ ловеке глубину божественных дарований, которая дает ему почувствовать, как свя­ щенному пророку, величие и возвышен­ ность его истинного назначения»26. И хотя на первый взгляд кажется, что Л. Н. Толс­ тым всецело разделяются ключевые деон- тологические позиции Канта, на деле это не совсем так: декларативно принимая кантовское представление об этической приоритетности и безусловности долга как наиболее адекватного способа реализации требований морального закона, российский мыслитель в основном сосредоточивает свое внимание на его противопоставленно­ сти эвдемонистическому и утилитарист­ скому способам нравственной регуляции, равно как и традиционным теологическим попыткам обусловить нравственный харак­ тер поступков людей обещаниями загроб­ ного воздаяния. «Понятие о долге во всей его чистоте,- повторяет Л. Н. Толстой за Кантом,- не только несравненно проще, яснее, понятнее для каждого человека на практике и естественнее, чем побуждение, ведущее свое начало от счастья... но и пе­ ред судом обыкновенного здравого смысла оно гораздо могущественнее, настойчивее и более обещает успеха, чем все побужде­ ния, исходящие из своекорыстия...», а так­ же из того «ложного предположения, что побуждение, выведенное из понятия долга, будто бы слишком слабо и отдаленно, а что сильнее действует на душу близкое побуждение, проистекающее из расчета на выгоды, которых надо ждать отчасти в этом, а также и в будущем мире за испол­ нение закона. Между тем как сознание че­ ловеком в себе духовного начала, вызы­ вающее отречение от своей личности, гораздо сильнее всяких наград побуждает человека к исполнению закона добра»27. Нетрудно заметить, что в последнем замечании сосредоточен главный смысл данного высказывания. Л. Н. Толстому яв­ но кажется несколько искусственным кан­ товское сведение всего многообразия про­ явлений нравственного бытия человека исключительно к педантично-строгому исполнению «морального закона», ибо, по­ мимо долженствования, существует и иной, гораздо более совершенный, тип нравст­ венной регуляции, коим является Любовь. Поэтому с известным выводом Канта о том, что человеколюбивые поступки не могут считаться моральными, если людей побуждает к ним, помимо долга, еще и лю­ бовь к ближнему, Л. Н. Толстой вряд ли мог согласиться. Обнаруживая столь во­ пиющее применительно к характеру тол­ стовской нравственной доктрины расхож­ дение ее ведущей установки с центральной интенцией деонтологического формализма Канта, Л. Шестов восклицает: «Но гр. Тол­ стой? Как мог он примириться с учением, где принципом наказания выставляется не 2я милосердие, а справедливость...» . И в са­ мом деле, ведь если долг велит человеку действовать, пусть максимально, но только согласуя свои устремления с позицией ок­ ружающих его людей, а любовь прямо «влечет его к тому, чтобы отдать свое су­ ществование на пользу других существ» 9, то налицо очевидное этико-аксиологиче- ское несоответствие между самодисципли-