Вестник ТГПУ им Л.Н. Толстого №3 2005

№ 3, 2005 ВЕСТНИК ТГПУ им. Л. Н. Толстого роль единственного в своей самодостаточно­ стиморального законодателя и судьи. Обращение к этому классическому для европейской этики сюжету в подобном компаративном контексте требует предва­ рительно отметить, что первое знакомство с творчеством великого немецкого фило­ софа состоялось у Л. Н. Толстого весьма поздно, и потому осознание им смысла и значимости кантовских идей всецело пало на последнюю треть его жизни. Этим об­ стоятельством вполне объясняется тот факт, что, нередко прибегая как к прямому воспроизведению, так и к оригинальному переосмыслению ключевых положений кантовской метафизики нравственности, JT. Н. Толстой не столько корректирует с их помощью свои этические построения, сколько выбирает и приспосабливает «под себя» определенные кантовские идеи, при необходимости органично встраивая их в уже вполне сложившуюся к тому времени собственную систему нравственно-фило­ софских представлений. В письме к Н. Н. Страхову (16 октября 1887 г.) Л. Н. Толстой сообщает, что «чи­ тал и прочел в первый раз «Критику прак­ тического разума» Канта (курсив здесь и далее наш- М. К.)», а также объясняет причину своего столь запоздалого обраще­ ния к его трудам, греша в первую очередь на то, что «лет 25 тому назад поверил это­ му талантливому пачкуну Шопенгауэру... и так... поверил, что старик заврался и что центр тяжести его - отрицание», что «и жил 20 лет в таком убеждении, и никогда ничто не навело меня на мысль заглянуть -в самую книгу». Однако непосредственное обращение Л. Н. Толстого.к кантовским текстам все же состоялось, и глубокое ос­ мысление им масштабности и важности заложенных в них идей заставляют велико­ го русского мыслителя осознать всю недо­ пустимую ошибочность своего прежнего отношения к Канту. «Ведь такое отноше­ ние к Канту,- резюмирует он,- все равно что принять леса вокруг здания за здание. Моя ли это личная ошибка или общая? Мне кажется, что есть тут общая ошибка»3. Однако Л. Н. Толстой не просто выражает здесь свое недоумение по поводу нелепо­ сти и досадности собственного заблужде­ ния, но и вскрывает его глубинную причи­ ну', состоящую, по его убеждению, в том, что «Кант считается отвлеченным фило­ софом, аон- великийрелигиозныйучитель» 4 Тем самым Л. Н. Толстой с искренним удив­ лением обнаруживает в спекулятивности гносеологии Канта и формализме его мо­ ралистики ту фундаментальную зависи­ мость, которую позднее с афористической точностью сформулируетА.Швейцер: «В лю­ бом религиозном гении живет мыслитель- моралист, и каждый сколько-нибудь глу­ бокий философ-моралист в какой-то мере религиозен» 5. В этой виртуальной точке пересечения нравственной и религиозной рефлексии и происходит символическая «встреча» немецкого и русского мыслите­ лей, прямым следствием которой стано­ вится избрание Л. Н. Толстым в качестве эпиграфа к своему' программному трактату «О жизни» знаменитого фрагмента из за­ ключения к кантовской «Критике практи­ ческого разума»: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них,- это звездное небо надо мной и моральный закон вомне». При первом же прочтении «Критики практического разума» Л. Н. Толстой чет­ ко выделяет для себя те кантовские идеи и выводы, которые показались ему наиболее важными и верными. Все они могут быть сведены к трем основным смысловым бло­ кам, в рамках которых и происходит глу­ бокое осмысление Л. Н. Толстым ведущих положений философской системы Канта: во-первых, это кантовское решение проб­ лемы свободы воли, с необходимостью влекущее за собой признание и попытку обоснования бессмертия души и бытия Бога\ во-вторых, представление о несо­ мненной приоритетности «практического разума» по отногиению к «теоретическому разуму», с одной стороны, и об очевидном превалировании этики Канта над всеми ос­ тальными разделами его философской системы - с другой, объясняющее явную избирательность толстовского подхода к содержанию последней, и, в-третьих, обоснование абсолютности морали через утверждение всеобщности и безусловной необходимости нравственного закона, вы­ ступающего в форме категорического им