Вестник ТГПУ им Л.Н. Толстого №3 2005

ФИЛОЛОГИЯ № 3,2005 ство (1 Царств 10, 6; 16, 13). Образ «не­ выносимо щедрого света» отсылает нас к библейскому эпизоду явления Господа Савлу: «Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба» (Деян. 9, 3). Образ «раскаленного ветра» продолжает мотив избранничества и бого- вдохновенности. Сошествие Духа Святого на Апостолов уподоблено в Писании ветру и огню: «И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра...; И явились им разделяющие языки, как бы огненные. <...> И исполнились все Духа Святого...» (Деян. 2, 2-4). С темой поэти­ ческого вдохновения соединяются мотивы пророчества и апостольского служения. Так отражено изменение в понимании соб­ ственного назначения - уже не «любви» должен «причаститься» поэт. Стихотворение Пушкина заканчивает­ ся вопросом: «Куда ж нам плыть?». Это вопрос о направлении пути, о верной «ори­ ентации» в бытии, которое «дано заведомо, предвеуно» [6, 342]. Пушкин подчеркнул принципиальную незавершенность своего текста указанием на жанр - «отрывок». Ах- матовский текст также заканчивается на «пике», который можно интерпретировать как ситуацию «неопределенности», «вопро­ са». Но отсылка к библейским мотивам со­ держит ответ. Если рождение поэзии, твор­ ческое вдохновение подобно сошествию Духа Святого, то и боговдохновенный поэт должен быть подобен апостолу. Сама при­ рода творчества указывает на особую судь­ бу человека, причастного этому таинству. Мотив «осуждения» на высокое слу­ жение становится главным в стихотворе­ нии «Нам свежесть слов и чувства просто­ ту...», вторая и третья строфы которого одновременно проецируются на заповедь Христа апостолам в тот момент, когда он «избирает двенадцать»: «Больных исце­ ляйте. <...> Даром получили, даром отда­ вайте. <...> ...И будете ненавидимы всеми за имя Мое» (Матф. 10, 8-22), и на пуш­ кинский «завет» поэту: «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной... <...> ...Ты царь: живи один... <...> ...Не требуя наград за подвиг благородный». В этом стихотворении отражены очень важные для идеи всей книги Ахматовой мотивы—мотив жертвы, мотив поэтического дара как Дара Божьего, обязывающего к служению, мотив страдальческого пути. Но знать направление пути - еще не значит следовать по этому пути, тем более что это путь жертвенного служения и отречения от «обычного» земного, личного счастья. И в евангельском тексте эпизод «избрания двенадцати» имеет значение «ориентации». Христос указывал избранным ученикам «на­ правление», предрекал предстоящие испы­ тания и давал «ориентиры»; как известно, не всем будетдано пройти этот путь. Так в «Белой стае» возникает отсылка к апостольскому сюжету Библии, позво­ ляющая обнаружить еще один смысловой контекст - мифологический, который фор­ мируется соединением новозаветных апо­ стольских мотивов, мотивов Псалтыри с особой композицией, ориентированной на общую схему инициационного обряда (уход или изгнание героя за пределы усто­ явшегося мира; посвящение, включающее в себя символическую смерть или контакт с духами, испытание; новое рождение, ре­ инкорпорация в новом статусе). Инициа­ ционной схеме соответствуют ключевые моменты апостольского сюжета Нового Завета. Избрание учеников в Евангелии при­ равнивается к отлучению от «мира сего»: «...вы не от мира, но Я избрал вас от мира» (Иоан. 15, 19). Апостолы принимают «силу» в момент сошествия на них Духа Святого и возвращаются в мир уже в ином «статусе» и с иными задачами. Таким образом, моде­ лью для композиции «Белой стаи» мог стать именно этот сюжет. Однако в книге вычле­ няются мотивы и образы, отсутствующие в апостольской сюжетной линии, но являю­ щиеся частью общей схемы инициационного сюжета: мотив уединения, мотив бессилия - болезни - смерти, мотив двойничества, мо­ тив замещения. Тем не менее именно апо­ стольская тема книги дает «ключ» к прочте­ нию всего инициационного сюжета. В «Белой стае» пушкинский контекст как бы «сужает» слишком мифологически широкую апостольскую тему инициации и жертвенного служения до более «узкой», конкретной темы Поэта. Ахматовой были необходимы отсылки к Пушкину, иначе библейский (мифологический) контекст прочитывался бы в духе «литургических» и «теургических» исканий символистов.