УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ВЫПУСК 11

И фамилия «Афердов» здесь кстати: это карточный аферист, укравший деньги с игорного стола. Что сказать о подобных авторских приемах наименований? Предоставим слово их автору. Вот как их расценивает .Достоевский в своем фельетоне «Петербургская летопись»: Господи, боже мой! Куда девались старинные злодеи ста­ ринных мелодрам и романов?... Этот злодей... так и рож­ дался злодеем... Он был еще злодеем во чреве матери; мало того: предки его, вероятно, предчувствуя его появление в мир, с намерением избирали ф а ми л ию совершенно соответственную социальному положению их потомка. И уже по одной фамилии мы слышали, что этот человек ходит с ножом и режет людей... Хорошо это было! По крайней мере, понятно!... XIII, 11. Достоевский, как мы видим, над подобными приемами наиме­ нований иронизирует. Но это не мешало ему самому их применять. И подчас он не только осмысляет нарицательное значение имен своих героев, но в уста их самих вкладывает осмысление их -фамилий. Так, один из персонажей «Бесов» Лебядкин говорит: Я желал бы называться князем де-Монбаром, а между тем я только Лебядкин от лебедя. VII, 146. Число подобных примеров могло бы быть значительно попол­ нено, но, полагаю, и приведенных достаточно, чтобы убедиться, что Достоевский в оперировании именами использует свою обыч­ ную и привычную ему технику: игра на омонимах и паронимах, деформация звучания слова, трансформация его значения, интер­ ференция смысловых рядов, — словом, все уже нам знакомые приемы. И особо останавливаться на них не стоит. Поучительнее присмотреться, кто у Достоевского наиболее частые слагатели острот, авторы каламбуров. Как известно, в обширной галерее образов Достоевского имеется целый ряд мастерски им изображенных типов шутов. Таковы «старый шут» Федор Карамазов и «бывший шут» Фома Опискин, «Фон Зон» Максимов и Иволгин, Фердыщенко и Ползун­ ков, Снегирев, Лебедев, Лебядкин и другие. Вот эти-то «шуты» и «шутят» по преимуществу, значительная часть приведенных острот и каламбуров «падает» именно на них. Это — естественно Если мы вспомним, что шутовство, даже когда оно и не «профес­ сионально», всегда характеризует не только определенный психи­ ческий уклад самого «шута», но и социальный — его среды, а контингент «шугов» (в том числе и «добровольных») состоит, по преимуществу, из элементов деградирующих, деклассированных, то мы поймем, что у таких людей, на фоне их уязвленного личного и социального самолюбия, при страстном — с одной стороны — желании отомстить за свое униженное положение, а с другой — полном бессилии это сделать, — развивается и соответствующий им язык намеков и экивоков, околичностей и обиняков, всякого рода иносказаний и двусмысленностей, словом, состоящий из всех 42