УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ВЫПУСК 11

Усладите вперед сердце ваше добротой и милостию, а потом уже приходите жаловаться на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно полагать, значит эмблема сия. VII, 273. По существу мы и здесь имеем каламбур («сахар», осмыслен­ ный, как «услада сердца»), но вся обстановка такова, что превра щает двусмысленность не в остроту, а в «эмблему», в аллегорию. У Достоевского мы вообще нередко сталкиваемся одновременно и с остротой и с аллегорией, точнее, с остротой-аллегорией. И потому подчас самая явная двусмысленность может, в известной обстановке, способствовать впечатлению серьезному и даже трагическому. Так, Лиза Тушина после ночи, проведенной - у Ставрогина, убегает от него на рассвете в одном платье, и на бегу упала, споткнувшись о кочку. В ту же минуту сзади раздался ужасный крик Маврикия Николаевича, который видел ес бегство и падение... Он видел ту, перед которою столь благо­ говел, безумно бегущую через поле, в такой час, в такую погоду, в одном платье, в этом пышном вчерашнем платье, теперь измятом и загрязненном от падения...1 VII, 436. Здесь «падение» Лизы явно двусмысленно: и конкретное и переносное (ночь у Ставрогина). И платье ее «измято» не от одного лишь физического падения... Как раз до этого Достоевский нам сообщает, что еще в комнате у Ставрогина «платье на ней было уже измятое, надетое наскоро и небрежно». VII, 432. Так же обстоит и с другой жертвой Ставрогина, Марией Шатовой. Вернувшись из-за границы и не имея никакого приюта, она заезжает к мужу, с которым уже три года как не живет, и в ту же ночь, мучаясь в родах, отвергает помощь акушерки. Акушер­ ка начинает ее убеждать, что ей нечего стесняться: расходы будут не так уж велики, и, выздоровев, она их Шатову возместит. Но Шатова на эти резоны отвечает: Я не то... Я не в праве обременять. VII, 479. Неугомонная акушерка однако продолжает стрекотать свое, и Шатовой «эта,женщина стала вдруг ненавистна: совсем , не о том она говорила, совсем не то было в душе Marie». Мария Шатова мучается не столько от родовых потуг, сколько от того, что забеременела-ro она от другого, а обременяет — мужа. Еще более серьезен, уже прямо трагичен каламбур, который претерпевает (ибо и каламбур можно претерпевать) Дмитрий Карамазов. На предварительном дознании он, рассказывая о своих мучительных поисках денег, говорит: Мне до зарезу нужны были три тысячи. X, 135. «До зарезу нужны» в обычной речи означает крайнюю степень необходимости, и именно в этом смысле и выразился Митя, но эти слова совсем по-иному звучат в ушах прокурора и следователя, 1 Многоточие Достоевского.