ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

70 бить его из «неверного русла, в которое нередко западали его философско- религиозные искания. Философская мысль Толстого, – пишет Лодыженский, – не обладала ясным зрением; она была часто потемняема господами толстовцами, кото- рые плотным кольцом окружали великого писателя, заражая его своими крайними взглядами» [Лодыженский, 1992, 204]. Подобные выводы о влиянии толстовцев на Толстого быстро нашли поддерж- ку. «Хорошо выяснено у г. Лодыженского,– подчеркивает С. С. Глаголев, – что пре- старелый Толстой только выдвигался как вождь, на самом деле был только води- мым. Лица, окружавшие его, нравственную физиономию которых трудно выяснить, отводили его и от Аввы Дорофея, и от Оптиной пустыни, добавлю, и от тульского архиепископа» [Глаголев, 1914, 380–381]. Лодыженский определенно пытается доказать неустойчивость Толстого в его религиозных взглядах. В пример этого он приводит случай, произошедший перед смертью брата Толстого, графа Сергея Николаевича, когда Лев Николаевич при всём своём неверии в таинства выразил полное сочувствие решению брата причас- титься Святых Тайн [Лодыженский, 1992, 205]. На наш взгляд, это обусловлено не отсутствием веры в свои религиозные воззрения, как это представляет Лодыжен- ский, но, напротив, обусловлено глубокой принципиальностью Толстого в отноше- нии чужих убеждений [Толстой, 1957, 184]. На неустойчивость Толстого во взглядах на религию Лодыженский указывает через сравнение «метущегося» душевного состояния Льва Николаевича перед смер- тью и той «трогательной простотой» с которой уходили из жизни православные свя- тые. Особенно Лодыженский останавливается на последних изречениях Толстого: «Не понимаю, что мне делать… А мужики-то, мужики как умирают!.. Так видно мне в грехах придется умереть… Вот и конец и ничего»[Лодыженский, 1992, 259–263]. Подобные слова Толстого могли быть связаны с невозможностью реализации того «плана новой жизни», когда он мог зажить по-новому, самостоятельно, в среде простых рабочих людей, деля их «скромную долю и свободно общаясь с окружаю- щими». Иначе толкует последние слова брата монахиня М. Н. Толстая, понимая их как признание Толстым того, что он «заблудился» в своих религиозных исканиях. «Смысл возгласа Толстого – «не понимаю, что мне делать», – пишет Лоды- женский, – несомненно, указывает на беспросветное положение, в коем находился Толстой, не видавший исхода для своего душевного успокоения» [Лодыженский, 1992, 210]. При этом Лодыженский заключает, что «религия Толстого, поставленная пред лицом смерти, не дала ему успокоения» [Лодыженский, 1992, 210]. Лодыженский также рассматривает эпизод из жизни Толстого, когда тот, при- дя к дверям кельи оптинского старца, не вошёл к нему, отвечая на вопрос «Почему же вы не вошли?» – «Не решился, ведь я отлучен». Когда же его спросили «А ещё пойдете?», он ответил: «Если бы он меня пригласил!» [Лодыженский, 1992, 206]. Для Лодыженского подобные слова ещё раз указывали на гордость Толстого, говорившую ему, что уже и того достаточно, что он, отлученный от церкви граф Толстой, объявил о своем желании видеть старцев [Лодыженский, 1992, 206]. В своих произведениях Лодыженский вообще изображает Толстого «гордели- вым праведником» [Лодыженский, 1992, 230–243], типичным представителем рус- ской интеллигенции того времени. При этом утверждения Лодыженского относи- тельно типичности Толстого уже тогда были опровергнуты [Глаголев, 1914, 180]. Рассматривая обстоятельства пребывания Толстого в Шамордино, а затем в Оптиной пустыни, Лодыженский почти не упоминает о причинах ухода Толстого из Ясной Поляны. «Толстой, – пишет Лодыженский, – жаждет возможного уедине- ния от всех; он жаждет спокойной жизни близ сестры-монахини, хочет уйти даже от