ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

59 вера только та, которая одна для всех людей. И это одно нужное для всех людей есть во всех верах» [Толстой, 1952, т. 57, 10–11]. В письме Л. Толстого к А. Воинову чуваш в разговоре «двух людей» выступает не только как представитель немусуль- манской веры, но и как выразитель авторской позиции. Этноним «чуваш» появляется в эпистолярном наследии Л. Н. Толстого, его дневниках. Писатель интересовался народным образованием, состоял в переписке с чувашами Д. П. Петровым-Юманом, Н. А. Почуевым, А. Ф. Никитиным, к которому в одном из писем обращается со словами «милый брат» и «радуется мысли, что его сочинения будут переведены на чувашский язык» [Толстой, 1952, т. 57, 266]. Науч- ный сотрудник музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» Т. Архангельская от- мечает, что Толстой читал присланную ему брошюру священника села Хыркасы Козьмодемьянского уезда Казанской губернии Транквиллина Земляницкого «Чува- ши». На одной из последних страниц писатель отчеркнул фразу о приобщении чу- вашей к русской культуре и образованию [Архангельская, 1960, 3]. Дневниковые записи Толстого свидетельствуют о том, что писатель неплохо знал чувашей: они предстают как народ, сохраняющий свои прежние религиозно- мифологические верования. В записи от 2 февраля 1906 года Л. Н. Толстой раз- мышляет о Канте, соглашаясь с ним в противопоставлении нравственного закона обрядовому, но при этом писатель поясняет, что «тот, кто верит в обряды и преда- ния, все-таки верит, хотя и ошибается, признает нечто высшее, кроме животных пот- ребностей» [Толстой, 1937, т. 55, 187]. Для конкретизации утверждения писатель использует примеры языческой обрядности чувашей: «Чуваш, носящий за пазухой своего бога и секущий и мажущий его сметаной все-таки выше того агностика, ко- торый не видит необходимости в понятии «Бог» [Толстой, 1937, т. 55, 187]. Писате- лю знакомо предание о том, что чуваши наказывают или награждают своего бога (идола), в зависимости от того, удовлетворяет ли он их желания. Вариант этого вы- сказывания был и в дневниковой записи от 30 января 1906 года. Рассуждая о разви- тии религиозного сознания, писатель отмечает эволюцию этого движения: осозна- ние человеком в себе «духовной силы» и одновременно ее ограниченности, обраще- ние к божественному началу в более могущественной форме: «Сначала эти божест- ва были очень мало удалены от человека, так что он запанибрата обращался с ними: приносил им жертвы, подкупал, задабривал, в самых грубых проявлениях даже на- казывал их, не давал им жертв, бил их (как Чуваши своих идолов), составлял с ними уговоры, как Завет Евреев…» [Толстой, 1937, т. 55, 184]. Высказывание о чуваш- ских верованиях в качестве аргументов появляется и в «Ответе» на отлучение Тол- стого от церкви, на определение Синода: на одном уровне в рассуждениях писателя находятся «суеверие» чувашей и «колдовство» церковного учения. «Если чуваш мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, пото- му что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне суеверия и не касается того, что для меня священно… но когда люди… во имя того бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало мне жизнь… проповедуют грубое колдовство, я не мо- гу этого видеть спокойно» [Толстой, 1952, т. 34, 251]. Рецепция «инонационального» возникает в романе «Воскресение» – появляет- ся эпизодический персонаж, конвоир-чуваш, простодушный, по-человечески от- несшийся к Катюше Масловой. «Наконец в пятом часу ее отпустили, и конвойные – нижегородец и чувашин – повели ее из суда задним ходом. Еще в сенях суда она пе- редала им двадцать копеек, прося купить два калача и папирос. Чувашин засмеялся, взял деньги и сказал: «Ладно, купаем», – и действительно, честно купил и папирос и калачей и отдал сдачу» [Толстой, 1936, т. 32, 106]. Нерусский герой предстает в своем национально-индивидуальном проявлении: писатель выделяет персонажа