ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

45 симу с мыслью Толстого о грехе, приводимую в «Круге чтения»: «С грехом ссорься, с грешником мирись. Ненавидь дурное в человеке, а человека люби». Очевидно, что этика «абсолютной любви» Достоевского оказывается в данном случае более «ненасильственной», чем этика «непротивления злу» Толстого] 2) «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере то- го, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога и в бессмер- тии души вашей». Эти заповеди, воплощающие в себе живой дух евангельской этики, позволяют охарактеризовать этические взгляды Достоевского как «этику абсолютной любви» и нравственного оправдания веры. Этические идеи Достоевского, безусловно, оказали существенное влияние на этические построения В. С. Соловьева. Однако, если этика В.С. Соловьева есть эти- ка оправдания добра, то этика Достоевского есть этика оправдания единства добра и зла в человеке, этика оправдания зла через человека . Как проницательно заметил С. Л. Франк, по Достоевскому, зло, слепота, хао- тичность, дисгармония не только свойственны человеку, но в каком-то смысле связа- ны с глубинным движением его духовных сил. Именно там, где человек в своих сле- пых и разрушительных страстях восстает против требований разума и правил обще- признанной морали и прорывается наружу подлинная реальность человеческого духа. Беспощадное обличение человека органично переходит при этом в своеобраз- ное оправдание человека. Прежде всего, это ощущается чисто эстетически. «Досто- евский не отворачивается с брезгливостью или презрением ни от одного человече- ского существа, как бы дико, зло и слепо оно ни было. Перед лицом морализирую- щего общественного мнения Достоевский – призванный адвокат своих падших, злых, слепых, буйствующих и бунтующих героев» [Франк, 1990, 395]. Достоевский особенно остро ощущает онтологическую глубину темных, ирра- циональных сторон человеческого духа. Характерно, что всяческое зло в челове- ке – ненависть, самолюбие, тщеславие, злорадство, и по большей части даже плот- ская похоть – не есть для него свидетельство бездушия, но признак особой напря- женности духовной жизни. В этом смысле он мог бы сказать вместе с Гегелем: «Ес- ли духовная случайность, произвол, доходит до зла, то и последнее все же пред- ставляет собой нечто бесконечно высшее, чем совершающееся согласно законам движение светил или невинность растений, ибо то, что таким образом уклоняется от правильного пути, все же остается духом» [Гегель, 1975, Т. 231]. «Для Достоевского аморализм, скрытый в глубинах человека,– пишет В. В. Зеньковский,– есть тоже апофеоз человека : этот аморализм – явление духовно- го порядка, а не связан с биологическими процессами в человеке» [Зеньковский, 1999, Т. 1, Ч. 2, 231]. Согласно Достоевскому, зло в человеке, в конечном счете, проистекает из ос- корбленного чувства человеческого достоинства и есть либо слепая месть за ос- корбленное достоинство личности, либо попытка – хотя бы нелепым и разруши- тельным образом восстановить его попранные права. Эта проникновенная загадка, справедливо замечает С. Л. Франк, вплотную приближающаяся к аморализму (но в силу центрального значения понятия вины никогда с ним не совпадающая), напо- минает дерзновенную мысль Якова Беме о божественном первоисточнике того, что в падшем мире является злом. Иррациональная и неисповедимая глубина человеческого духа, которая есть источник всего злого и бунтарского в человеке, есть, в то же время и место встречи человека с Богом, источником его приобщения к силам добра и любви. Эта глубина духа – само существо человеческой личности – в последней своей основе есть то