ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

320 когда Тургенев, Некрасов и К о едва могли уговорить его прочесть Тютчева. «Но за- то, когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта». [Цит.: Жиркевич, 1890, 115]. Первые упоминания об отношении Толстого к тютчевскому «Silencium!» на- ходим у В. И. Алексеева, домашнего учителя в семье Толстого (относятся к концу 1870гг.). «Однако он (Толстой) очень любил читать стихотворения Ф. И. Тютчева. Раз он привез из Москвы в подарок мне стихотворения Тютчева и особенно хвалил и часто декламировал два из них: « И гроб опущен уж в могилу…», «Молчи скрывай- ся и таи И чувства и мечты твои… » [Алексеев, 2006, 111]. Но Толстой к этому стихотворению обратился раньше, что подтверждает один из вариантов к роману «Анна Каренина», связанный с характеристикой Константина Левина. В главе III после «Он особенный; удивительный человек» читается следующий вариант: «Он именно делает то, что говорит Тютчев. Их замутит какой-то шум, внимай их пенью и молчи… » (с. 85). В. Н. Касаткина приводит многочисленные примеры пересечения тем стихотворения Тютчева и прозы Толстого [Касаткина, 2006, 244-256]. Не при- ходится сомневаться в справедливости ее замечания о том, что «один из любимых задушевных толстовских образов 70-х годов – образ Левина – несет в себе, конечно, в преображенном виде идею тютчевского «Silencium!»» [Там же, 250]. И хотя в окончательной редакции «Анны Карениной» Толстой убрал непосредственную ссылку на Тютчева, но сохранил прежний смысл. В. Н. Касаткина выделяет три ос- новных типа молчания из «Silencium!», которыми руководствуется Левин: общение с людьми, внутренне далекими от него; душевное понимание любимого человека и, «наконец, у Толстого представлено еще одно психологическое состояние челове- ка в молчании – самоуглубление». «Конечно,– заключает Касаткина эту тему,– пи- сатель-реалист выразил, бесспорно, свое понимание как стихотворения Тютчева, так и самого состояния молчания» [Там же, 252]. Можно сказать, что Толстой редактировал не только свои произведения, но и те чувства, отношения с людьми, которые в них отразились. Почему Толстой уб- рал ссылку на Тютчева в окончательной редакции романа, вышедшем после смерти поэта? Здесь, по-видимому, сказалось неоднозначное отношение писателя к его се- мье, окружению и в конечном счете к самому Тютчеву и его поэзии. Известно, что Толстой отрицательно относился к идеям славянофильства, отраженным в полити- ческой лирике Тютчева, далеко не всегда разделял толстой и его философские взгляды. Однако оценка «Silencium!» никогда не подвергалась пересмотру, а впе- чатление от него, можно сказать, только усиливалось. Это проявлялось и в письмах Толстого, и в его педагогической и литературной деятельности. В дружеском пись- ме В.Г. Черткову, своему последователю и издателю (1887), он советует: «Пифаго- рийцы 5 лет должны были молчать, так и вам надо помолчать. Взрывая, возмутишь ключи: Питайся ими и молчи!» А. К. Черткова, жена В. Г. Черткова, друг и последовательница Толстого, его корреспондент и адресат, вспоминает об одном конфузе. Она, на правах жены В. Г. Черткова, проникла в «святая святых» – его кабинет, куда лицам женского по- ла вообще входить, по мнению хозяйки дома, не полагалось. По ходу разговора с присутствовавшими в кабинете Толстой обращается к А. К. Чертковой: «Вы знае- те, кто мой любимый поэт? …Нет, нет, Пушкин не в счет… Нет, более современ- ный,– подсказывает он… – Неужели не догадываетесь?.. – Ах, да, да, – Тютчев! Как это я забыла! – вскрикиваю я, совсем сконфуженная, как срезавшаяся на экзамене гимназистка.– Знаете какое-нибудь его стихотворение? – Я называю «Слезы люд- ские»… – Да, и это, но есть и лучше этого, например, «Silencium!»… – Так вот я вам