ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

316 кричавшая издали, звавшая, вероятно, домой , все это вместе со сливочной белиз- ной обложки, сливалось в ощущение счастья исключительной чистоты . Ощущение счастья исключительной чистоты обусловлено соединением мак- ро- и микрокосма: зрительное впечатление каузирует удовольствие родственного качества (родство внешнего и внутреннего – основа счастья), быстрая реакция – удовольствие от внешнего впечатления каузирует ассоциацию, связанную с пережи- ванием быстрого движения (первая вставная конструкция (внутрискобочные встав- ки подчеркнуты в тексте) – общее сравнение), что, в свою очередь вызывает бы- строе интеллектуальное движение – воспоминание о вышедшем сборнике стихов, затем воспоминание каузирует мелькание знакомых слов, которое вызывает новую ассоциацию (во второй вставке дается уже конкретный образ – не дети вообще как имя класса, а конкретно-референтное мы , то есть Федор и его сестра в детстве), и все это вместе (как в (5) контексте в сотворении участвовало все ) каузирует счас- тье. Отметим еще соединение разных временных пластов: сиюминутное зрительное впечатление не только актуализирует недавнее прошлое, но и немедленно воскре- шает образы детства, хранимые памятью. Такая гетерохронность почти всегда в текстах Набокова связана с биспациальностью: в анализируемом контексте выра- жение строка, звавшая, вероятно, домой имеет неопределенную референцию: до- мой – в новое берлинское жилище Федора или в Россию, образ которой и запечат- лен в первом поэтическом сборнике героя? В «Защите Лужина» есть образ располагающего к счастью мира , в «Подви- ге» – образ жизни, битком набитой всяким счастьем , в «Даре» дано самое совер- шенное воплощение встречи открытого поэтического сознания и разлитого в мире счастья. Момент такой встречи – самый надежный каузатор счастья в художествен- ной картине мира Набокова. Этому подлинному счастью противопоставлены разнообразные воплощения мещанского счастья – от голубиного счастья (возможно, отсылающего к толстов- скому образу счастливых , довольных собою и всеми голубков ) четы танцоров в «Машеньке» к квинтэссенции пошлости – представлению Н. Г. Чернышевского (разумеется, в интерпретации Годунова-Чердынцева) о том, что бедный несчаст- лив , богатый счастлив . Толстовское представление о счастье как соединении метафизической любви и объяснения жизни (по выражению Константина Левина), безусловно, воплощается (в индивидуально-авторском преломлении) в пространстве русских романов В.Набокова, о чем свидетельствует наш далеко не полный обзор “надежных и нена- дежных каузаторов” счастья. Литература 1. Апресян, Ю. Д. Любить 2 // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Второй выпуск. С. 180–185. / Ю. Д. Апресян.– М.: Языки русской культуры, 2000. 2. Бабенко, Л. Г. Лингвистический анализ художественного текста / Л. Г. Ба- бенко, Ю. В. Казарин.– М.: Флинта: Наука, 2004. 3. Большакова, Г. Н. Языковая и индивидуально-авторская картины мира (на материале русских текстов В. Набокова) // Проблемы языковой картины мира на со- временном этапе: Сб. статей по материалам всероссийской научн. конф. С. 24–30 / Г. Н. Большакова.– Нижний Новгород: изд-во НГПУ, 2004. 4. Воркачев, С. Г. Счастье как лигвокультурный концепт / С. Г. Воркачев.– М.: ИТДГК «Гнозис», 2004. 5. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 4 / В. И. Даль.– М.: Изд-во «АСТ»; Изд-во «Астрель», 2003.