ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

27 генеалогического дерева князей Болконских» напротив уже висевшей с «изображе- нием владетельного князя в короне» (9; 123−124), свидетельствовавшего, что Бол- конские − Рюриковичи. Однако ни благочинная размеренность, ни рациональная устроенность лысогорского имения, так же как и помпезная родовитость, не заглу- шают в старике Болконском, опасавшемся, как бы Наполеон не двинулся на Моск- ву, патриотических чувств, хотя ощущение духовной укорененности в русской жиз- ни ему едва ли ведомо. Да и князь Андрей Болконский, помышлявший о спасении армии , а значит, и Росси в Шенграбенском сражении, спасение лекарской жены от разъяренной толпы стадно и беспорядочно отступающего войска воспринимает как унизительную суету: нет должного соответствия героическим чаяниям. Кстати, и спасением от неоправданного начальственного гнева капитана тушина князь Анд- рей воспринял как явное недоразумение, ведь так получилось, что предназначав- шееся ему то ли солидной родословной, то ли личными связями место офицера- героя каким-то непонятным для него образом занял Тушин. Толстой же выделяет особо «ростовскую породу» вопреки всем сословным предрассудкам и парадоксальным очевидностям, поскольку именно они каждый по- своему на путях духовного самоопределения начинают ощущать себя Всем и часть Всего , что для Толстого и является прецедентным критерием человеческой состоя- тельности, формирующей феномен национально-государственной идентичности и безопасности. Граф Илья Андреевич одинаково сердечно и радушно приглашал на именины как выше него стоявших, так и ниже, что так или иначе выявляет ощуще- ние им самого себя соприродным миру, то есть, по-толстовски, частью Всего . На- таша и Петя Ростовы по сердечному повелению становятся активными участниками свершившегося на х глазах рокового события в отечественной истории, убеждаю- щего в том, что «надо ценить каждую жизнь человеческую, не ценить, а ставить ее выше всякой цены, и делать усовершенствование так, чтобы жизнь иге гибли, не портились, и прекращать всякое усовершенствование, если оно вредит жизни чело- веческой» (53; 120). Так, Николай ростов, переболевший жаждой подвига, размыш- лял о подвиге одержимого героическим усердием генерала Раевского, почему-то по- ставившего под вражеский огонь своих сыновей, приходит к мысли, что «не только Петю-брата не повел бы, даже и Ильина, даже того чужого <…> но доброго маль- чика, постарался поставить куда-нибудь под защиту» (11; 57). А смертельно ранен- ный князь Андрей Болконский, по-христиански простивший Анатоля Курагина, пе- ред последней встречей с Наташей просто достал ему Евангелие. В судьбах героев «Войны и мира» Толстой находит, что отражается «нерешен- ный <…> вопрос жизни или смерти, <…> застывший над Россией» (11; 389). Само- уверение одолевшей-таки посягнувшего на ее землю и святыни завоевателя, на кото- рого «была наложена рука сильнейшего духом противника» (11; 265). И посему Тол- стой уже после завершения работы над замыслом делает вывод, что «защитники Рус- ского − истина и сила, а западники − пена старого, бывшего движения» (48; 123). Хо- тя и не принято подчеркивать пророческий пафос художественной прозы Толстого, но Толстой в «Войне и мире», постигая глубинные закономерности спасения русской души в Отечественной войне 1812 г., обращается и к своим современникам, словно застигнутым врасплох чужеродными национальному самосознанию тенденциями са- монадеянной оправданности на сомнительное преображение человека и мира, и к своим читателям начала XXI века. Думается, самое время над этим поразмышлять. Литература 1. Фет А. А. Воспоминания: В 3 т.– Т. 2.− Репринт. изд. 1890 / А. А. Фет.− Б. м: Культура, 1992.