ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

108 века вообще, тем самым становясь повествованием о каждом. Автор намеренно ос- танавливает свой взгляд по эту сторону онтологического. Пока авторский взгляд (а значит и читательский) здесь , то алешин, уже точно там, за границей . Повторяет- ся мотив удивления Алеши: «Только просил пить и все чему-то удивлялся . Удивился чему-то, потянулся и помер» [Толстой, 1936, 58]. Читателю остается только видеть реакцию и по ней гадать, чему удивляется герой. И такое незнание становится значимым. Незнание, которое является знанием о том, что знать недоступно, здесь устанавливается эпистемологическая граница. Удивление - это начало познания Алеши. Вспомним тезис Аристотеля о том, что познание начинается с удивления. Благодаря этому удивлению фиксируется два акта познания: Алеша познает что-то неведомое, что есть после жизни, а читатель позна- ет сам факт того, что неведомое есть, но нам недоступно. Логично, что именно здесь должно остановиться повествование. Таким образом, порог знания совпадает с по- рогом самого текста. «… и помер» [Толстой, 1936, 58] – эта точка невозврата, выхо- дящая за границы текста в саму жизнь. Смерть – самое последнее будущее для человека, последний опыт. И оно не поддается символизации. Дискурс смерти невозможен. Поэтому в Символическом порядке нет смерти. Описания Толстым в своих текстах процесса умирания – это всегда очень точное тому подтверждение. Таким образом, смерть освобождает че- ловека от Другого. Если только не переносить эту функцию на само Бытие 1 . Толстой отказывается от принципа авторского всезнания и всякой авторской оценки. Это то, что Р. Барт называл «нулевой степенью письма», «голая проза», «бе- лое» письмо, очищенное от всякой предвзятости и предрассудка, того, что обычно стоит между писателем и произведением. Иллюстрация толстовского тезиса гово- рить только «то, что ясно, об остальном же молчать» 2 . Граница, обозначаемая Толстым – не только очерченный горизонт познания, это и горизонт описания, горизонт языка и верифицируемости опыта. Знание, от- крывшееся герою в момент умирания, является областью невыразимого , на которое возможно только намекать. Повествование о смерти возможно только от первого лица. [Янкелевич, 1999, 28]. Именно так в предшествующем творчестве Толстой пытался рассказать смерть. И только в последних текстах пришел к выводу о невозможности такого рассказа 3 . Акт понимания наличности смерти мгновенен и сугубо индивидуален. Он может осуществляться только в настоящем времени. А повествование всегда осуществляется после. Смерть – это единственное переживание, которое нельзя вспомнить, значит – нельзя описать. Текст рассказа можно прочитать, как философский трактат о пределах позна- ния и границах Бытия. Важно, что Толстой обращается именно к художественному тексту, передавая Истину посредством художественных образов. Это сознательная отрефлексированная установка писателя, не доверявшего научному, теологическому или философскому дискурсу. Для Толстого художественный дискурс – единствен- ный возможный для передачи самого главного человеческого опыта. Таким образом, Толстому все-таки удается написать текст постулирующий молчание. Безответность героя и безответность текста – это и есть говорящее мол- чание. От молчания героя – к умолчанию в финале. 1 Единственный возможный Другой для умирающего – это Бог. 2 Практически витгенштейновский тезис из «Логико-философского трактата»: «Все, что может быть сказано, может быть сказано ясно, о том же, что сказать невозможно, следует молчать», но Толстой сформулировал его раньше. 3 Ср. описание смерти, например, в рассказе «Корней Васильев» (1905).