ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2012

107 В последние годы Толстой все чаще в дневниках пишет о молчании. В 1909 году он с неподдельным сожалением пишет о том, что нельзя написать статью «Мо- гу молчать», потому что она уже фактом своего написания будет противоречить своему смыслу. В тексте «Пути жизни» Толстой посвящает целую главку теме «Польза молчания». Если раньше идеальный герой, как у Толстого, так и у других русских писателей говорил много и красиво, излагал свою программу, проповедо- вал, то теперь он молчит. Молчание начинает повествовать. Но Алеша не просто молчалив, он б е з о т в е т е н . «А пуще всего – безответный» [Толстой, 1936, 54]. Безответность – не просто молчание, это ещё и высшее проявление смирения. Такая молчаливая акция производит не меньший, а, наоборот, больший эффект. Кульминационным событием в рассказе, через которое читатель затем ретро- спективно воспринимает весь текст, является смерть героя. Смерть Алеши описана очень скупо и лапидарно: всего пара коротких предложений. Здесь едва ли можно уловить черты прежнего психологического анализа, использовавшегося, например, при описании смерти Андрея Болконского или смерти Ивана Ильича. Если раньше «Толстого в смерти <…> занимало умирание – медленный процесс постепенного изменения ощущений и ценностей в преддверии абсолютного конца» [Ханзен-Леве, 2011, 67]. То теперь Толстой отказывается от попытки проникнуть в ту «дыру», в которой видит свет Иван Ильич. Вспомним замечание М.М. Бахтина: «Толстой, например, спокойно вводит предсмертные мысли героя, последнюю вспышку его сознания с его последним словом непосредственно в ткань рассказа прямо от автора <…> Для Толстого не возникает самой проблемы; ему не приходится оговаривать фантастичность своего приема» [Бахтин, 1972, 53]. В рассказе «Алеша Горшок» мы можем констатировать отсутствие этого «фантастического» приема. Раньше Толстой совмещая внешний и внутренний опыт осознания времени, делал присутствие смерти и ускользание жизни ощущаемым . Процесс смерти ост- ранялся. «… умирание и надвигающаяся смерть есть самое радикальное остранение, на которое способен человек» [Ханзен-Леве, 2011, 67]. И Толстой со всей присущей ему скрупулёзностью логического анализа пользовался этой «валентностью» смер- ти – остранить жизнь. Толстой стремился заглянуть дальше доступного человеку знания о себе и мире. В рассказе «Алеша Горшок» полностью отсутствует традици- онный толстовский аналитизм. Вместе с отсутствием «остранения», которое в своей сути таит скептический пафос отрицания, но ничего не утверждает взамен, исчезает и разоблачение всей предшествующей жизни героя. Если раньше смерть высвечива- ла пустоту жизни, то теперь, когда герой «положительно прекрасный человек» смерть, наоборот, подчеркивает её ценность. В «Алеше Горшке» отсутствует поток сознания главного героя в момент смер- ти. Автор не пытается описать жизнь там , вне земного существования. Раньше для Толстого смерть была рубежом, границей, которую очень остро чувствовал умирающий. Алеша же не осознает в смерти своей конечности, от этого и не испытывает страха и ужаса перед ней. Для героя существует некое там : «А в сердце у него было то, что как здесь хорошо, коли слушаешь и не обижаешь, так и там хорошо будет» [Толстой, 1936, 58]. Как выразился Л. Витгенштейн: Для истинно верующего человека не существует трагедии. Отсутствие трагедии связа- но с тем, что другими смерть не переживается, а для умирающего не содержит в се- бе пугающего. Сознание Алеши остается недоступным читателю, как недоступно и самому Толстому. Герой перерастает статус персонажа и становится самостоятельной экзи- стенцией. И именно инаковость героя по отношению к автору и читателю создает беспристрастное повествование о жизни уже не конкретного парня Алеши, а чело-