ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

86 Пожалуй, самым значительным художественным откликом Толстого непосредственно на события 1905 г. стал законченный в самый разгар ре- волюционного лихолетья рассказ «Божеское и человеческое». Сюжетооб- разующим началом повествования является сопоставление логики судеб двух убежденных участников борьбы с существующим социальным по- рядком: Анатолия Светлогуба и Игнатия Меженецкого, обладавшего влия- нием на окружающих и вовлекавшего их в преступную деятельность по расшатыванию и, в итоге, свержению существующего строя. Приговорен- ный к смертной казне за спасение террориста и несгибаемого борца за пра- вое дело, Светлогуб замечавший и ране, что «большинство людей народа не только было равнодушно к его проповедям, но почти презрительно смотрело на него» (42; 200), в тюремной камере впервые открывает для се- бя сакральный смысл Евангелия. Еще до объявления неминуемой смерти он строил радужные планы на счастливую жизнь в любом захолустье с опорой на христианские ценности, остававшиеся ему долгое время неве- домыми, но оказавшиеся близкими его душевному настрою: «Это можно и надо жить так, не жить так – безумие» (42; 203). Антиномия жизни и смер- ти, перед безысходностью которой поставлен молодой человек с просвет- ленным сознанием, разрешается в счастливых картинах его последнего сна, преисполненного доверия к миру Божьему, тогда как ранее он отвер- гал его благодатные первоосновы, подменяя их доминантой своего воле- изъявления, и он, радостный и улыбающийся просыпается перед неотвра- тимой смертью. Старик-раскольник усмотрел в нем узнавшего истинный смысл жизни. Духовно преображенный юноша, уверенный, что «истина не умрет» (42; 211), смиренно принимает выпавшее на его долю, моля Госпо- да о милости и с презрением и сочувствием узнает себя прежнего в палаче, ведь он считал себя вправе распоряжаться жизнями. Меженецкий, нераскаявшийся в планах «свергнуть деспотическое правительство и установить свободное, выборное, народное» (42; 215), не может ничего пояснить раскольнику, знавшего Светлогуба, об истинной вере, открывшейся преображенному юноше на грани жизни и смерти, хотя во сне и он сам, грозный террорист, тяготел к несогласным с революцией формам жизни: «То он играл на какой-то странной скрипке, то ухаживал за девицами, то катался в лодке» (42; 217). И даже в одиночке Петропавловки его сознание не изменилось и бунтарский пыл не ослабел и не угас, так что утвердившаяся в нем непокорность силе жизни остается непереосмыслен- ной и представляет собой следствие нераскаянного греха гордыни. Одер- жимый злобой на народ-толпу, бесполезный фактор исторического разви- тия, после смиренной смерти старика-раскольника, так и не узнавшего ис- тинную веру, открывшуюся «Светлогубу», и блуждавшего во мраке неве- дения, Меженецкий от отчаяния накладывает на себя руки, что было для него единственным спасением от охватившего его ужаса жизни, превратно воспринятой. И в мертвецкой он оказывается рядом со стариком: они оба