ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

74 Толстой главную задачу писателя видит в воспроизведении жизни (в «воспоминании о жизни»), указывая на символику образности как на определяющий критерий художественной прозы. Необходимо, убежден он, преодолевать разрыв между пишущим и «почвой». Задумав «Роман рус- ского помещика», Толстой намеревался сделать главным героем крепост- ного крестьянина. В особом «слове» к читателю-снобу сделано следующее «предуведомление»: «Бросьте книгу, тут ничего нет для вас “интересного”, ни графа-богача, соблазнителя в заграничном платье, ни маркиза из-за гра- ницы, ни княгини с коралловыми губами, ни даже чувствительного чинов- ника; о любви нет, да кажется и не будет ни слова, всё мужики, мужики… Что же для вас может быть приятного читать такую книгу, в которой боль- ше ничего нет, как мужики, мужики и мужики» (4, 341–342). Эстетическое чувство, настаивает Толстой, объединяет людей, доставля- ет им радость, наслаждение; читатель «до такой степени сливается с ху- дожником, что ему кажется, что воспринимаемый им предмет сделан не кем- либо другим, а им самим, и что всё то, что выражается этим предметом, есть то самое, что так давно уже ему хотелось выразить. /…/ Испытывает человек это чувство, заражается тем состоянием души, в котором находится автор, и чувствует свое слияние с другими людьми, то предмет, выражающий это состояние, есть искусство; нет этого заражения, нет слияния с автором и с воспринимающими произведение,– и нет искусства» (30, 149). В творческий диалог по обозначенной проблеме вступает с Толстым англо-американский поэт, драматург, эссеист Т. С. Элиот. В статье «Рели- гия и литература» (1935), размышляя на тему о месте книги в жизни инди- видуума, он, в частности, отмечает: «В корне неверно, будто художествен- ные произведения,– прозаические либо поэтические,– то есть произведе- ния, описывающие действия, мысли, слова и страсти вымышленных лю- дей, непосредственно расширяют наше знание жизни. Непосредственное знание жизни – это знание, прямо касающееся нас самих, это наше знание, как люди, в целом, ведут себя, знание, каковы они, в общем; и всё это в той степени, в какой та часть жизни, в коей мы участвуем, дает нам материал для обобщения. Знание жизни, получаемое из художественной литературы, возможно лишь посредством иного способа осмысления. Иначе говоря, оно может быть лишь знанием знания жизни других людей, а не знанием самой жизни. И поскольку происходящее в любом романе захватывает нас точно так же, как и то, что происходит на наших глазах, в наше сознание входит, по крайней мере, столько же лжи, сколь и правды» (7). Толстой тем не менее убежден: именно художественное произведение воспитывает человека в духе добродетели, высокой нравственности, во- влекая его в активную социальную деятельность: «Цель всякого сочинения должна быть польза – добродетель. /…/ Предмет сочинения должен быть высокий» (46, 293). Но «никакая художническая струя не увольняет от уча- стия в общественной жизни» (47, 95).