ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

73 щении. Никто не заботится дать нам объяснения. Здесь только души, му- чимые, несчастные души, которые только и делают, что говорят, откро- венничают, исповедуются, возрождая перед нами, не жалея нервов и кро- ви, свои неблагообразные грехи, пресмыкающиеся на песчаном дне души. Но вот мы прислушались, и наше смятение улеглось. Нам бросают спаса- тельный канат; мы ухватываемся за монолог; вцепившись в него зубами, мы пробиваемся сквозь воду; в лихорадочном безумии мы стремимся вперед и вперед, то затопляемые, то в какую-то одну минуту озаренные пониманием, которое превосходит всё, что мы знали раньше, и нам от- крываются вещи, обычно доступные нам лишь под давлением жизни во всей ее полноте» (5). Мера и степень «включения» в эстетический контекст произведения идеологических проблем всегда занимала Толстого. «Политическая акту- альность», «политическая ангажированность», «злоба дня», какие книги следует адресовать народу – эти и подобного рода вопросы волновали Тол- стого всегда. Так, уже в начале творческого пути он комментирует точку зрения французского философа, историка, поэта А. М. Л. Ламартина, пола- гавшего: главная задача писателя – сочинение книг не для народа, а для узкого круга профессиональных литераторов («Исповедь», 1849). Толстой размышляет: «У народа есть своя литература,– прекрасная, не- подражаемая; но она не подделка, она выпевается из среды самого народа. Нет потребности в высшей литературе, и нет ее. Попробуйте стать совер- шенно на уровень с народом, он станет презирать вас» (46, 71). В это время (1851 год) писатель убежден: у народной и «высшего круга» литератур ин- дивидуальная, не пересекающаяся стезя: «Пускай идет вперед высший круг, и народ не отстанет; он не сольется с высшим кругом, но он тоже подвинется» (там же). В конце концов наступило время оценки динамики соотнесенности эстетического и идеологического компонентов в сюжетах самого Толстого. Немецкий поэт Э. Вайнерт доказывает: «Еще один пример бессмертных творений; их политическое содержание может проглядеть только тот, кто не понимает целей и намерений автора,– я говорю о Льве Толстом. Разве сочинения, в которых он ведет неприкрытую политическую борьбу против язв и преступлений своего времени, пострадали в своей художественной ценности и менее долговечны? Полагаю, что нет. Напротив, их политиче- ски нравственная и художественная ценность, можно сказать, обусловли- вают друг друга. Сам Толстой выразил это в следующих ясных словах: мыслитель и художник никогда не будет спокойно сидеть на олимпийских высотах, как мы привыкли воображать; мыслитель и художник должен страдать вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. Кроме того, он страдает еще и потому, что он всегда, вечно в тревоге и волнении: мог он решить и сказать то, что дало бы благо людям, избави- ло бы их от страдания…» (6).