ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

72 Демократический пафос позиции русского классика разделяет В. Д. Гоу- элс, убежденный в том, что мир уже никогда не сможет быть тем, каким был до появления Толстого, доказавшего: эгоистическая, индивидуальная жизнь исполнена горя и отчаяния. Толстой, объясняет американский писа- тель, учит тому, что «вы не должны и не можете быть счастливы иначе, как благоденствием других, … искать своего блаженства иным путем – значит грешить против разума и справедливости» (3). «Сокрытый двигатель» Толстого – не прекращающееся стремление постичь смысл бытия. Поиски себя в искусстве, в жизни, размышления о сути литературного процесса позволяют писателю заключить: «Художе- ственное произведение есть то, которое заражает людей, приводит их всех к одному настроению. Нет равного по силе воздействия и по подчинению всех людей к одному и тому же настроению, как дело жизни и, под конец, целая жизнь человеческая. Если бы столько людей понимали всё значение и всю силу этого художественного произведения своей жизни!.. А то мы лелеем отражение жизни, а самой жизнью пренебрегаем» (52, 113). Подобный «взгляд» концептуально близок позиции американского прозаика С. Крейна, объявившего: «Я решил, что чем ближе писатель под- ходит к жизни, тем больше он вырастает как художник, и большая часть моих прозаических произведений (повести «Мэгги, дитя улиц», 1893; «Алый знак доблести», 1895.– В. К .) направлена к цели, которая обознача- ется словом, толкуемым по-разному и нередко произносимым всуе,– реа- лизм. Толстой – писатель, которым я восхищаюсь больше всего» (4). Толстой убежден: отрицание жизни, мизантропия и творчество несо- вместимы: «Я полагаю, что задача пишущего человека одна: сообщить другим людям те свои мысли, верования, которые сделали мою жизнь ра- достною» (64, 40). Вместе с тем, излагая «догматы» своей веры, Толстой доказывает: «Вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на люб- ви, есть то, что называют счастьем. Да что счастье – глупое слово; не сча- стье, а ХОРОШО; а бесчестная тревога, основанная на любви к себе, – это несчастье» (60, 230–231). Типологически близкий круг проблем рассматривает классик анг- лийской литературы В. Вулф в романах «Миссис Дэллоуэй» (1925), «К мая- ку» (1927), «Волны» (1931). Раздумывая над судьбами романа, изучая творческую лабораторию Толстого, писательница делится собственным опытом постижения смысла его «текстов»: «Мы открываем дверь, и вот мы очутились в комнате, битком набитой русскими генералами, гуверне- рами русских генералов, их падчерицами и кузинами и множеством разно- образных людей, которые все наперебой кричат о своих самых интимных делах. Но где же мы очутились? Конечно, это дело романиста сообщить нам, находимся ли мы в отеле, в частной квартире, или в наемном поме-