ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

170 Это в художественных произведениях. А есть ещё толстовская публи- цистика, «Исповедь», дневники, огромное эпистолярное наследие. Пос- леднее беспрецедентно в отечественной литературе: по подсчетам В. Ф. Бул- гакова, в Государственном музее Л. Н. Толстого «хранится сейчас пять- десят тысяч писем, полученных Толстым, причём выяснено, что приблизи- тельно на десять тысяч из них он ответил лично. <…> В Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого его ответы на письма занимают тридцать один том!» [Булгаков 1978: 67]. И, наконец, всё перечисленное существует в хронологии более чем пятидесяти лет жизни России и творчества автора: с середины 50-х гг. XIX в. до первых десяти лет XX в. При несомненном единстве толстовско- го идиостиля изменения в его языке всё-таки происходили (хотя бы из-за изменения окружающей действительности от Николая I до Николая II). Даже и сам по себе очерченный выше языковой мир не изучен до кон- ца и ещё долго будет представлять несомненный интерес в своих собст- венных системах отсчёта: будет продолжаться лингвистический и филоло- гический анализа многих произведений, появятся словари отдельных тол- стовских текстов, огромный иллюстративный материал войдёт в «Словарь русского языка XIX века» и т. д. Но языковой мир Толстого существует ещё и в читательском воспри- ятии, а значит и в читательском времени. По-разному он видится совре- менниками Толстого, людьми советской эпохи и настоящего времени. Ра- зумеется, речь идёт не только об идеологической несвободе, зашоренности восприятия: теперь видно больше, чем раньше, потому что можно больше видеть. Мир, а значит и язык, воспринимается людьми разных поколений по-разному, потому что меняется их сознание и отношение к миру. На примере творчества Л. Н. Толстого это заметно весьма отчётливо. В 50–60-е гг. XX в. тексты Толстого рассматривались главным обра- зом с нравственно-этических позиций, а их стиль и синтаксис демонстра- тивно не считались образцовыми (в языкознании господствовала норма- тивно-грамматическая парадигма). Тогда возник миф о трудности и запу- танности синтаксической организации толстовского текста, о чрезмерной длине периодов, о погрешностях словоупотребления, связанных с лексиче- скими повторами, нагнетениями частиц, скоплениями союзов и т. д. Эти тексты, по мнению советских дидактистов, были (за редким исключением) непригодны для изучения в школе: чтения вслух, близкого к оригиналу из- ложения, диктовок, мелодекламаций и т. д. Весь Толстой в итоге свёлся к «дубине народной войны» и «дубу князя Андрея». Кроме профессио- нальных толстоведов, никто не обращал внимания на особую смысловую нагрузку всех тех «погрешностей», которые не укладывались в обычное представление об идеальном стиле прозы. Но времена изменились, и в 90-е гг. большинство читателей увидели особый толстовский психологизм (ранее психологом считали только Дос-