ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

143 шении основных понятий христианства он выступает действительно как реформатор. Проблема «Толстой и христианство» особенно актуализиро- валась в настоящее время, для которого характерно пристальное внимание к богословскому подтексту русской литературы XIX века, ранее или за- малчивавшемуся, или недооценивавшемуся. Однако художественное изо- бражение не обязательно зависит прямо от публицистически выраженных деклараций творца. В целом и в 80-е годы художественная проза Толстого несет общий для большинства русских писателей христианский контекст. Сама постановка духовных проблем и поиски путей их разрешения в рус- ской литературе второй половины XIX века происходят в духе основных концептуальных представлений христианства: свойственные литературе этого периода мотивы стыда, судьбы, совести, греха, виновности, искупле- ния своими корнями уходят в христианскую антропологию. В фокусе вни- мания последнего десятилетия оказались религиозно-философские работы Толстого: они переизданы, рассматриваются в связи и с тенденциями рус- ской философской моралистики, и развития богословской мысли. Пробле- ма жизни/смерти позволяет на конкретном художественном и философско- религиозном материале проследить реальные процессы в сознании Толсто- го – писателя и мыслителя. Современную тенденцию в изучении представлений Толстого 1880-х годов о жизни и смерти в состоянии подкрепить открывшееся нам сегодня наследие философской мысли «серебряного века» и русского эмигрантско- го зарубежья. В нем давно замечен дуализм творчества Толстого. Д. С. Ме- режковский и И. А. Бунин в своих концепциях толстовского феномена имеют общую основу: писатель прошел путь от первоначального очарования «мировой плотью» к последующему ужасу перед ней и отречению от нее. Исходным тезисом для трактовок Мережковского и Бунина служит мысль о «бессознательной глубине язычества» Толстого. Оба толкователя усматри- вают в фигуре дяди Ерошки («Казаки») первообраз толстовского творчества, некий символ языческого начала «мировой плоти», не имеющего личной «особенности», растворившегося в безличной стихии жизни. Но Мережков- ский и Бунин указывают разные варианты «освобождения» Толстого. Как раз в образе дяди Ерошки Мережковский угадывает «начало бу- дущего поворота к христианству»: «…итак, не без плоти, а через плоть к тому, что за плотью: тут великий символ, величайшее соединение!» 1 . Эта мысль Мережковского вполне вписывается в контекст идеи православного христианства об антропологической целостности индивида, представлен- ной в креационном замысле самого Бога. Христианство в своем историче- ском развитии утратило эту основополагающую идею. В миросозерцании Толстого Мережковский видит симптом болезни всего христианского ми- ра, в котором разрушился синтез духа и плоти и возобладала идея бес- 1 Мережковский Д. С. Указ. соч.– С. 16.