ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2003г. Ч.1.

Л. Н. Толстой и русская культура |п|=^— склада не «провоцирует» мысль, «ей предстоит большая работа < ...> но работа, так сказать, добровольная, не вынужденная самим характе­ ром <■■ > книг и тем» (48). Задаваясь вопросом, что же влекло Бунина к Толстому, что застав­ ляло острого и насмешливого художника преклоняться и благоговеть перед его гением, Г. Адамович продолжает свои размышления над суще­ ством художников двух складов. В Толстом Бунина покоряла «неизменная основательность замысла» (54). В запахах, красках, звуках толстовских произведений, в его связи с землей он видел максимальную и единственно возможную правдивую духовность, по выражению Ада­ мовича — «физическую совестливость». «Разреженный, леденящий эфир», который «в таком изобилии разлит у Достоевского, и сплошной непре­ рывный полет» (55 ) не мог прельщать художника «пушкинско-толсто- вского» склада, каким всегда был Бунин. Он продолжал, по меткому замечанию автора «Одиночества и свободы», толстовское «стояние всей ступней на земле». Но Толстой как бы не увидел своеобразия душ кара- мазовского и кирилловского склада, а в них «и чувствуется новый эле­ мент, подлинно вошедший в нашу жизнь и Толстому еще неведомый... < ...> Порыв человека, бегство от самого себя, тоска, расплата за порыв и за бегство остались вне поля зрения Толстого, а между тем ведь это — жизнь...» (56). И все же Толстой, его жизненная позиция и его творчество остают­ ся для автора процитированных строк безусловным критерием — и, не в последнюю очередь, критерием стиля. Именно за ним —«стилисти­ ческая правота», опять же унаследованная Буниным. Как бы удерживая в памяти «пушкинско-толстовский» критерий оценки, рассуждает Г. Адамович об Алданове. Он, с его точки зрения, демагогичен. Речь идет об изображении «среднего» человека. Обраще­ ние Толстого позднего периода к герою подобного рода ничуть не проти­ воречит его раннему и зрелому творчеству — достаточно вспомнить Наталью Савишну, капитана Хлопова, которые в большей или меньшей степени являли для писателя некое идеальное начало: им всем было свой­ ственно интуитивное приобщение к жизни. Не вершит суд писатель и над Огивой Облонским, явно не соответствующим нравственным тре­ бованиям Толстого эпохи «перелома». Так и Алданов испытывает явную симпатию к Кременецкому, своему усредненному герою, образ которого мог даже «послужить для объяснения непереводимого, не совсем понят­ ного иностранцам слова “пошлость”» (7 3 ), но который при всей своей 203