ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2002

Нелепостью оборачивается для Розенкранца история с чеченцем, которого поручик сперва ранил и пленил, а затем вылечил, стал его ку наком и с подарками отпустил. Но после одной из встреч, «как только поручик повернул лошадь назад, несколько человек выстрелили в него, и одна пуля попала вскользь ему ниже стены» (2, 15) (курсив наш.— С. Л.). Толстой любит одним словом, одной репликой вскрывать несоот ветствия между реальностью и желанием казаться. Вот Розенкранц вы ходит из сакли «с торжествующим видом» (2, 27). А сколь велик повод для торжества? Оказывается, только что поручик взял в плен... старого татарина, «всю одежду которого составляли распадавшиеся в лохмотьях пестрый бешмет и лоскутные портки,.. туго стянутые за сгорбленной спиной костлявъге руки ею, казалось, держались в плечах, и кривые босые нот насилу передвигались » (2, 27) (курсив наш — С. Л.). Заметив пору чика во время перестрелки, автор обращает внимание на то, что «Розен- кранц... был несколько бледен, и это очень шло к его воинственному лицу» (2, 29) (курсив наш.— С. Л.). Обращая внимание лишь на эту деталь (у романтического героя обязательно должно быть «бледное чело» ), Толстой в очередной раз ставит под сомнение искренность поведения персонажа. Розенкранц и в бою продолжает играть в Печорина. В рассказе «Из кавказских воспоминаний. Разжалованный» роман тическую маску примеряет Гуськов. Поначалу «маленькая фигурка его с кривыми ногами и в уродливой папахе с длинными белыми волосами» (2, 315) и отношение к нему окружающих вызывают жалость. Но по ходу повествования становится ясно, что Гуськов не пытается изменить свое положение, а порой использует его для личной выгоды. С драным полушубком, купленным у солдата, Гуськов не расстается по той же причи не, по какой носил свою солдатскую шинель Грушницкий; это помогает чувствовать себя романтическим героем. Но Гуськов — романтический герой лишь для себя: на самом деле эти попытки весьма неуклюжи. Попав на Кавказ, Гуськов надеялся, что военная жизнь изменит его к лучшему, но из этого, по его признанию, ничего не вышло. Почему? Да потому, что так случается со всеми, кто воспринимает жизнь по роман тическому шаблону. Гуськов тоже воображал себя на войне, а на самом деле там «в полушубке, немытые, в солдатских сапогах вы идете... с ка ким-нибудь Антоновым, за пьянство отданным в солдаты» (2, 312—313). Воевать рядом «с каким-то диким Антоном Бондаренко» он «решитель но не может»: для «правильной» войны Гуськов требует себе «полк, золо тые эполеты, трубачей...» (2, 318). Но как только в лагерь упало ядро, XXV II Международные Толстовские чтения 24