ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2002

чественного. Наглое, дерзкое желание исполнить справедливость, закон Бога. Справедливость, которая решается адвокатами, которые каждый, основываясь на чести, религии и правде, говорят противуположное. С теми же формальностями убили короля, и Шенье, и республиканцев, и ари­ стократов, и (забыл, как его зовут) господина, которого года два тому назад признали невинным в убийстве, за которое его убили. А толпа отвратительная, отец который толкует дочери, каким искусным удоб­ ныммеханизмом это делается, и т. п. Закон человеческий— вздор! Правда, что государство есть заговор не только для эксплуатаций, но главное для развращения граждан. А все-таки государства существуют и еще в таком несовершенном виде. И из этого порядка в социализм перейти они не могут. < ...> Я же во всей этой отвратительной лжи вижу одну мерзость, зло и не хочу и не могу разбирать, где ее больше, где меньше. Я понимаю законы нравственные, законы морали и религии, необязательные ни для кого, ведущие вперед и обещающие гармоническую будущность, я чув­ ствую законы искусства, дающие счастие всегда; но политические законы для меня такая ужасная ложь, что я не вижу в них ни лучшего, ни худшего. Эго я почувствовал, понял и сознал нынче. < ;..> ...Верно с ны­ нешнего дня я не только никогда не пойду смотреть этого, никогда не буду служить нигде никакому правительству» (60, 168). Эти слова были написаны 25 марта (6 апреля — По новому стилю) 1857 г. в Париже. В них — свидетельство рождения внутренне свободно­ го от любых государственных и политических 'установок художника и мыслителя. Думаю, что именно с этого дня началось великое и муче­ ническое восхождение Толстого к философии Пути жизни, к его художе­ ственной цельности и художественному космизму. Надо было почувство­ вать незащищенность человека перед социальным молохом, надо было разобраться в себе и окружающей действительности, надо было соотнести границы свободы воли и жестокой необходимости. Ситуация 25 июня 1857 г. стала для Толстого своеобразным пробным камнем и в то же время переломной в миропознании и его связи с конкретной человечес­ кой судьбой. «...Впечатления вчерашнего вечера в Люцерне,— писал он В. П. Боткину 26 июня, — так сильно засело в мое воображенье, что, только выразив его словами, я отделаюсь от него и что надеюсь оно на читателей подействует хоть в сотую долю так, как на меня подействова­ ло» (60 , 199). Пройдет еще два дня, и Толстой напишет рассказ «Люцерн» — одно из самых трагических своих произведений. Оно сродни, пожалуй, только «Запискам сумасшедшего» (1884—1903). 11