ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №9 1992г

в ночь его ареста, заставляет человека стряхнуть груз пессимизма, подобно тому, как чтение Евангелия окончательно обновляет толс­ товского Нехлюдова. Но в центре внимания Чехова не самоотрицание приобщившемся ко Христу личности, а, напротив, ликование души, ощутившей высоту и красоту старой повести о величии и самоотвер­ женности, о слабости и малодушии, на которые бывает способен че­ ловек. И Велпкопольский переживает катарсис в аристотелевском, эстетическо-художественном смысле, а не одержим сугубо религиоз­ ным переживанием. Предстоянне человека сумрачному небу в пасхаль­ ную ночь оказывается в конечном счете торжеством высокого в чело­ веке как таковом, малом, слабом и несовершенном. Да и та "тень Христа", которая присутствует в рассказе, впечатляет прежде всего своим человеческим страданием. Как верно отмечалось, тут "объек­ тивно возникает новая трактовка образа Христа: в чеховском реа­ лизме, как затем в литературе XX в ,, он - человек"^. Этот аспект - п&мс - в самом дела вводит впервые Чехов. Но, как мы Еидели, многое тут было подготовлено Толстым и многое шло навстречу Толстому. В этом малоисследованном, но существенном эпизоде литератур­ ного процесса отразилась великая эмансипация человеческого духа от религии, литературы от векового каноне, творца от авторитета. Оба писателя были воспитаны в рамках православного взгляде на мир. Толстой отошел от православия, Чехов - вообще ст веры как таковой - об утрате веры еще в детстве он говорил часто. Но само безверие Чехова оказывалось близким вере Толстого. Ощущавший свое "вольномыслие" кэк гнетущую пустоту8, Чехов какое-то время даже искал, мы знаем, опору в толстовстве. И хотя в конце концов он и объявит себя "свободным от постоя", откажется от толстовского учения, за четыре года до Смерти прозвучит и такая оценка: "Я ни одного человека не любил так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру"8 . Да и чеховское "выдавливание" из себя раба есть не­ посредственная параллель толстовскому самосовершенствованию, тол­ стовскому порыву к полной свобода духа. Персонаж и автор, как у Чехова, так и у Толстого, будучи во­ влечены в поле бытия мифа, оказываются прежде всего психологичес­ ки автономными, и делают свой экзистенциальный выбор свободно. Сам миф прочитывается в обоих случаях эстетически, а на догмати­ чески . 132