ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №9 1992г

та; вино же тут символизировало радость причащения к "брачному пиру жениха", Христа. Именно на это пытается у Чехова упирать о.Анастасия, что в "официальном" плане звучит жалко и смешно, а в поэтическом - светло и высоко. Любопытно, что на о. Анзстасии неожиданно щегольская ряса, подаренная ему вдовой недавно умерше­ го молодого священника - это ведь и есть те "ризы брэчны", в ко­ торые облекаются на христовом пиру... Наконец, о. Анастасия похож на рыбу; деталь, казалось бы, "случаиностная", натуралистическая. Но ведь рыба - древнеНшая аллегория Христа. Все это не случайно у писателя, любившего повторять известные слова о том, что ружье на стене в первом акте непременно должно выстрелить в последнем. И введение всех этих аллюзий в изображение банальной житейской "сценки" позволяло Чехову создать мощный философско-психологичес­ кий подтекст. Традиционный мотив "воскресения души" звучит тут до­ статочно мажорно и гуманист;,чески. Вот почему отнюдь не для одной лишь "иронии и сатиры" использовал Чехов "религиозные и. мифологи­ ческие репродукции" (воистину, не поймет и не заметит гордый взор иноплеменный!), но и, подобно Толстому, для очерчивания своих по­ ложительных идеалов. Другое дело, что тот самый "мертвый Христос", Христос Гольбейна, который так пугал и отвращал Достоевского и его князя Мышкина, воскресает у Чехова еще более своеобразно й, с цер­ ковной точки зрения, сомнительно, нежели у самого "еретика" Тол­ стого.. . Перейдя к 90-м годам от утверждения, будто "не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессими зм ...',к сознанию то­ го, что именно "важнейшие" писатели решают вопросы о боге, о за­ гробной жизни, о счастье человека6 , Чехов онэзывается, как видим, и типологически близок Толстому в решении подобных вопросов, и ра­ дикальнее его в своем отказе от "живого Христа", и даже предваряет толстовские приемы психологизации текста, хотя несомненно, что само это "предварение" в свою очередь возникло из чтения Толстого. Как симптоматично, что любимый рассказ Чехова "Студент" (1894), о котором автор говорил Бунину как о свидетельстве своего ' оптимизма, рассказ, писавшийся в те же годы, что и "Воскресение" Толстого (1889-99), пронизан тем же мажорным чувством, что и тол­ стовский роман. II так же, как и у Толстого, оптимизм авторской концепции мира и человека определяется скорее чувством "живой жиз­ ни", нежели "ссылкой на Евангелие". Переживание героем Чехова, студентом Велпкопольским христиан­ ской легенды о малодушии апостола Петра, отрекавшегося от Христа 151