ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №9 1992г

братья Николая, монахи, даны тут были немотствующими, в жесте, со стороны зрительного восприятия: высокий, плотный дьякон с длин­ ной красной свечой, седой архимандрит в золотой митре, полный, улыбающийся монах, играющий четками... Ни один человек не вслуши­ вается в то, что поется: "Возведи окрест очи твоя, Сионе, и виждь: се бо приидоща к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока, чада твоя". И тут Глагол Евангелия не воскресает. И хотя Чехов вовсе не был согласен с определением о. Николая Д.С. Мережковским как "неудачника"5, все же остается фактом, что для окружающих нашего поэта людей язык, которым он изъяснялся, остается чужим и "темным". Само воскресение облика но­ вопреставленного (в самую пасхальную ночь!) героя зыбко и смутно. В 1887 году Чехов -пишет очень понравившуюся автору "Отца Сер­ гия" шутливую "притчу" "Баз заглавия". Тут уже художественный та­ лант нэстоятеля-проповедникэ послужил как раз обратной вещи: столь живо была им обрисована греховней прелесть мира, что наутро монахи сбежали из своей обители... Во всем этом нельзя не ощутить определенного резонанса учения Толстого, которому Чехов, как известно, симпатизировал. Как критик православной догматики, свободно интерпретирующий христианскую ми­ фологию и ее роль в душевной жизни человека, Толстой оставался л глазах Чехова наставником. И, наоборот, усиление религиозно-догма­ тического элемента в мифе вызывало чеховское неприятие. Не следует,впрочем , думать, будто сквозной для русской клас­ сической традиции мотив "воскресения души" Чехов интерпретировал лишь в негативном, тан сказать, плане. За два года до "Воскресе­ ния" Толстого появляется чеховский рассказ "Письмо", в котором очень многое предваряло как раз толстовские призмы, хотя, естест­ венно, говорить о "влиянии" Чехова на Толстого тут не следует. В этом рассказе снова таки накануне Пасхи сытый,’ процветающий благочинный о. Федор делает приличествующее внушение своему подчи­ ненному, пьянчужка о. Анастасию, человеку доброму и не склонному судить грешников строго. Но дело тут не в банальной морали: пьяни- ца-де бывает более человечен, чем суровый моралист. Все дело, соб­ ственно, в скрытом сюжете, образуемом именами персонажей. "Судящий и разрешающий" о. Федор (т.е '. "дер божий"), вроде бы и есть т>х. <Лы в этой вещи. Но, фигурально говоря, бог воскресает не в речах о. Федора. К Пасхе приобщен непутевый и добрый о. Анастасий ( т .е . "воскресший"). Целая гроздь аллюзий говорит об этом: в пьяи- стве-то, по Евангелию, упрекали самодовольные фарисеи самого Хрис­ 130