ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №3 1967г

убитого Свентицкого. «— Как это мило с ее стороны,— с к а з а ­ ла одна из дам царской фамилии. Государь же вздохнул, по­ жал плечами с эполетами и сказал: «— Закон» и поставит бокал, в который камер-лакей наливал шипучий мозельвейн. Все сделали вид, что удивлены мудростью сказанного госуда­ рем слова». «И двух мужиков — старого и молодого — пове­ сили с помощью выписанного из Казани жестокого убийцы и скотоложника, татарина-палача» (36, 48). Образ царя в этой сцене дается внешними немногими штрихами, так же как и образ Махина, но впечатление он оставляет у читателя безошибочно верное. Мы уже знаем по предыдущим произведениям, как уд а ­ ряет, убивает человека это знаменитое толстовское: «сделал вид», «сделали вид», что удивлены мудростью государя... Этим «сдёлали вид» многое раскрывается: и привычная властная самонадеянность царя, и обстановка придворного раболепия, и закономерный итог этого культа царствующей на престоле личности: «И двух мужиков повесили...» Толстой только констатирует, сухо и точно, но от этой его констатации мороз подирает по коже. Здесь опять подчеркивается связь всех явлений. И в следующей главе автор углубляет характер царя, он как бы демонстрирует состояние человека наедине с самим собою, когда сняты все мундиры и никто уже «н* делает вид...». «Ночью его разбудил страшный сон: в поле стояли висе­ лицы, и на них качались трупы... И кто-то кричал: «Твоя р а ­ бота, твоя работа». Царь проснулся в поту и стал думать. В первый раз стал думать об ответственности, которая л ежа л а на нем, и все слова старичка вспомнились ему... Но он видел в себе человека только издалека и не мог отдаться простым требованиям человека из-за требований, со всех сторон предъявляемых к царю; признать же требования человека более обязательными, чем требования царя, у него не было сил» (36, 49). После этой картины неизбежно рождается вывод, что ведь по сути дела, Толстой объявляет царя не человеком! И мы принимаем это как должное. А ведь здесь происходит суд над царем-палачом. Толстой издевался над старым миром царей и чиновников и отвергал этот мир начисто. Он боролся за изменение жизни, и было бы странно, если бы он не делал этого в эпоху ломки, и разрушения старой дворянской, буржуазной, церковной 9