ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №2 1964г

притворяется. Теперь я поняла тебя. Ты этого-то и хочешь!» «О, хоть бы ты издохла!»—кричу я» (27, 50). И сейчас же анализ своих собственных чувств: «Помню я, как ужаснули меня эти страшные слова. Я никак не ожи­ дал, чтобы я мог сказать такие страшные, грубые слова...» (27, 50). И, наконец, кульминационный пункт развития дей­ ствия в повести — сцена убийства жены, рассказанная с тем же острым чувством самоанализа, когда из поля зрения героя не ускользает ни одно движение своих противников (жены и любовника), ни одно движение своей души. Ка­ жется, что кто-то второй сидит в человеке, наблюдает и не­ прерывно фиксирует все, что происходит в сознании перво­ го, который отдается наслаждению бешенства. Нельзя не отметить того, что Толстой не допускает в этой -сцене ни малейшей романтизации, никакой возвышенности трагического. Вспомним, с какой поэтизацией и исключи­ тельным трагизмом изображается убийство Арбениным Ни­ ны, или Отелло Дездемоны. Иначе это показано у Толстого. Толстой с каким-то суро­ вым, строгим безжалостным реализмом изображает смеше­ ние трагического и смешного, обыденного и исключительно­ го, как это бывает в жизни. Он «не забыл» ни малейшей под­ робности этой сцены: и глупую физиономию лакея, и то, что герой снял сапоги и остался в чулках..., и любовник как-то неожиданно для всех «шмыгнул под фортепиано, в дверь». При этом герой все время успевает наблюдать за своими чув­ ствами- «Я хотел бежать за ним, но вспомнил, что было бы смешно бежать в чулках за любовником своей жены, а я не хотел быть смешон, а хотел быть страшен». Герой был и ■смешон и страшен одновременно. Страшен не той исключи­ тельной страстью, которая иногда оправдывает безумие пос­ тупка, а страшен своей эгоистической ревностью, страшен тем, что он сам раздувал в себе бешенство, ненавидя жену и желая отомстить ей. Здесь нет высоты чувства, но есть жажда мести жене, как раньше было животное влечение к ней. Это «снижение темы» выражается в самых антиэстети- ческих сравнениях: «В лице ее были страх и ненависть ко мне. к врагу, как у крысы, когда поднимают мышеловку, в которую она попалась» (27, 73). Чего стоят такие потрясающие детали: «Я слышал и пом­ ню мгновенное противодействие корсета и еще чего-то и по­ гружение ножа в мягкое. Она схватилась руками за кинжал, •обрезала их, но не удержала» (27, 74). Необходимо оговориться, что в этой сцене изобразитель­ ные краски меняются соответственно быстрому изменению самих событий. Ирония, обличение в изображении звериной злобы героя в момент убийства уступает место трагическим оттенкам в описании страданий умирающей женщины. 4 :?