ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК №2 1964г

ских людей ...роль человека, приставшего к замужней жен- щ'йпе и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна...» (18, 136). В момент объяснения с мужем Анна «думала о другом, она видела его и чувствовала, как ее сердце при этой мысли наполнялось волнением и преступ­ ною радостью» (18, 156). Единство самобытного нравственного отношения автора к предмету, «ясное и твердое представление о том, что хорошо и что дурно в жизни» (30, 18—19) выражается в каждом эпизоде романа, а также и в сцене сближения Ан­ ны и Вронского. Удовлетворенная страсть, показывает Тол­ стой, в самой себе несет яд внутренней смуты, стыда и сом­ нения: «Она чувствовала себя столь преступною и винова: тою, что ей оставалось только унижаться и просить проще­ ния». «Стыд перед духовной наготою своей' давил ее и сооб­ щался ему», «ниже она опускала свою, когда-то гордую, теперь же постыдную голову» (18, 157). И вместе с тем в той же сцене сказалась и сложность авторской позиции: писатель далеко не расценивает страсть Анны как грубую чувственность, как торжество плотского начала. Автор, на­ против, подчеркивает сложность душевного состояния Ан­ ны, которая «не могла выразить словами того чувства сты­ да, радости и ужаса пред этим вступлением в новую жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чув­ ство неточными словами» (18, 158). Одновременно с чувством радости и ужаса Анна и даже Вронский испытывали не только чувство явного стыда, но и беспричинного омерзения к чему-то, нравственной тошно­ ты: так выражался внутренний нравственный протест, ими не всегда сознаваемый. Сережа одним своим присутствием подтверждал несовместимость их поведения с требованиями высшей нравственности (18, 196). Голос нравственного чув­ ства звучит и в сцене объяснения Анны с Вронским после скачек: «Она не договорила, чем она была горда. Слезы стыда и отчаяния задушили ее голос- Она остановилась и зарыдала». Вронский почувствовал, «что он виною ее не­ счастья, что он сделал что-то нехорошее» (18, 334). И все же нельзя согласиться с утверждением Е. Куприя­ новой, что Анна «видит весь смысл своей неблагополучной жизни в удовлетворении своего стремления к личному, в конечном "счете «плотскому счастью» и падает жертвой его «обмана» и. Стремление Анны любить и быть любимой не расценивается писателем как стремление к чувственному плотскому счастью. Правда, Толстой не идеализирует стра­ сти, но он и не унижает ее. Он показывает право Анны, как живой женщины, любить и жить, хотя это право на