МЫСЛЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ И ГРАНИЦ

129 выступает опустившийся скрипач (Вольфганг, Алберт, Альберт), его антиподом является либо его благодетель (1, 3 ред.), либо знакомый благодетеля (2 ред.). Как правило, он тоже считает себя способным на творчество. Но каждый раз ав- тор отчетливо показывает пределы его возможностей. В первой редакции повести о музыканте благодетеля зовут Крапивин, он ли- тератор. Л. Н. Толстой отмечает, что Крапивин не получает удовольствия от сво- его творчества: «Но зато сколько наслаждений я испытываю во время творче- ства… Волнений да, но наслаждений нет, - продолжал он думать. – Напротив, пустота какая-то и грусть, неудовлетворенное какое-то чувство всегда сосет меня» (Оп. 1, 3 об.) [4, с.32]. Он слишком рефлексирующий, осознающий и, как Толстой записывает на полях рядом с монологом Крапивина, «не так прини- мался, не отдавался весь искусству» (Оп. 1, л. 3). С другой стороны, художники, подобные Вольфгангу (Альберту) или Михайлову, способны погрузиться в твор- чество целиком, без остатка, «и это ставит художника в трудное, порой мучи- тельное положение» [2, с. 114]. Во второй редакции Вольфгангу противопоставлен живописец Делесов. Делесов любит искусство больше всего в жизни, он посвятил ему себя вопреки воле родителей. То есть у него явно есть та способность отдаваться творчеству, которой не было у Крапивина. Но автор фиксирует изъян, назревающее проти- воречие в жизни художника: «Эта сознательная, горячая любовь к искусству и к идее искусства как будто мешала ему творить» (Оп. 2, 2 об.). «Он был идеа- лист-художник, и может именно оттого еще ничего не произвел, что слишком высоко понимал искусство» (Оп. 2, 2 об.) [4, с. 46]. Сознательное, планомерное посвящение себя искусству, упрощенное понимание жизни напоминают тип пушкинского Сальери (ср.: «Для меня Так это ясно, как простая гамма», «Отверг я рано праздные забавы; Науки, чуждые музыке, были Постылы мне; упрямо и надменно От них отрекся я и предался Одной музыке» и т. д.). Ещё одна черта, которая присутствует у Делесова из второй редакции и ко- торой подчеркнуто лишены и музыкант (Вольфганг, Альберт), и Михайлов – красноречие. Делесов очень хороший ритор, в то время как те, кого Толстой ха- рактеризует как настоящих творцов, косноязычны. Делесов из третьей редакции был задуман Толстым как поэт. После встречи с Албертом он пытается воплотить свои впечатления в стихотворении. «Он стал собирать эти мысли и тужиться выжать из них поэтический сок, но слова не находились» (Оп. 4, 19 об.) [4, с. 63]. Позже автор вычеркивает эти строки и убирает поэтические претензии Делесова, но остались те черты, кото- рые намекают на то, почему не получалось «выжать поэтический сок»: этому че- ловеку скучно, он никого не любит, а его жизнь распланирована до мелочей (во внутренних монологах Делесова часто встречаются слова «нужно» и «надо») – ему сложно или даже невозможно погрузиться в творчество без остатка, стать «проводником огня», в какой-то мере пожертвовав разумом и уж точно пожерт- вовав комфортом. Человеку такого типа Толстой не дает шансов стать настоя- щим поэтом. Думается, можно выделить несколько уровней «ложности» художника по Толстому. Наиболее безнадежный тип «ненастоящего» художника подобен