МЫСЛЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ И ГРАНИЦ

108 с рассуждениями о храбрости. Наблюдая за поведением людей на войне, анали- зируя свои впечатления, повествователь с удивлением констатирует: «…ни в ком я не мог заметить и тени того беспокойства, которое испытывал сам: шуточки, смехи, рассказы выражали общую беззаботность и равнодушие к предстоящей опасности» [7, с. 384]. В «Письмах из Дагестана» (1832) Бестужев-Марлинский тоже говорит об «остротах» солдат перед боем и о «набожности»: «все крести- лись, и всякий взглянул на север, вздумал о родных своих»; подмечает в «моло- дых солдатах» «более любопытства, чем беспокойства» [2, с. 112]. Таким изоб- ражен прапорщик Аланин в рассказе Л. Толстого. Его бессмысленная гибель – кульминационная точка в повествовании. В рассказе повторяются выражения «Я совершенно ничего не понимал»; «я никак не мог объяснить», «я не ожидал» и т. п. [7, с. 386, 388, 399], свидетельствующие не о разрушении романтического ореола Л. Толстым, а о восприятии смерти «непривычным», неподготовленным. «Набожность», которую выделяет Бестужев-Марлинский, есть и в рассказе. Ка- питан Хлопов с «искренним сожалением», «нежно звучащим голосом» дважды говорит Аланину, что «видно, так богу угодно» [7, с. 399]. Доказательством не столько «спора», сколько «диалога» с предшествующей традицией, является фрагмент, в котором описывается поручик Розенкранц. В словах об «удальцах-джигитах, образовавшихся по Марлинскому и Лермон- тову», нет авторской иронии [7, с. 381]. Розенкранц – не повторение Грушниц- кого; он – по-настоящему храбр, не задумываясь, бросается в горящий дом; он – и не пародия на «байронического героя», Кавказского пленника или Печорина. Л. Толстой использует известную сюжетную ситуацию, связанную с черкешен- кой, чтобы показать он еще и – «самый добрый и кроткий человек» [7, с. 382]. В «Набеге» даны эмоционально окрашенные описания природы. Многочис- ленные цветовые эпитеты формируют авторский стиль и, в то же время, отсылают к сложившейся традиции – приемам экспрессивного стиля Бестужева-Марлин- ского. В пейзажных зарисовках Толстого присутствуют «снеговые горы» с «ярко- белыми, матовыми массами», «одетые» «в бело-лиловые облака» или «цепью», «причудливой и красивой», их окружившие [7, с. 379, 383, 384]. Природоведческое описание гор соотносится с повестью Бестужева-Марлинского «Мулла-Нур» (1836). Мотив родства человека и природы, единения кавказцев с горами присут- ствует у Толстого и Бестужева-Марлинского. Так, «снежные горы» – место обита- ния Мулла-Нура [3, с. 232] иШамиля, надежно защищенного мюридами [7, с. 390]. Л. Толстой, как А. А. Бестужев-Марлинский, не мог обойтись без языковых, этнографических, исторических пояснений и комментариев. Передавая кавказ- ский колорит, оба писателя обращают внимание на образ жизни горцев, вклю- чают в повествование музыкальные эпизоды, создающие особое настроение, описывают обычаи и др. Несмотря на переоценку романтизма в середине XIX века и стремление Л. Толстого утвердить, что жизнь переходит в художественный текст и наполняет его, следует помнить, что А. А. Бестужев-Марлинский остался до конца верен своему представлению об искусстве, создающем действительность, и навсегда остался частью «иллюзии мира», который придумал. Он, ориентируясь на своих романтических героев, подготовил свой загадочный уход из жизни.