МЫСЛЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ И ГРАНИЦ

101 большем и большем покорении своей воли» [5, т. 31, с. 12], дабы утвердиться на высотах монашеской карьеры, но «молился телом, души не было» [5, т. 31, с. 13]. Пытаясь войти в монашеское сообщество, Касатский чувствовал, что он потерял себя, светского баловня, и оказался не под Божьей властью, но какой-то чужой – бесовской. Шатов, герой романа Ф. М. Достоевского «Бесы», о подобной ситуа- ции духовной неопределенности высказался по христианским ориентирам: «Если хочешь победить весь мир, победи себя» [2, с. 119]. В столичном мона- стыре борьба Сергия с самим собой, светским, и за утверждение его же избран- ности на церковном поприще взыграла с невероятной силой. Так, Касатский, вы- званный игуменом-карьеристом для встречи с полковым командиром, уже гене- ралом, резко ответил: «Ваше преподобие, я ушел от мира, чтобы спастись от соблазнов <…> за что же вы здесь подвергаете меня им? Во время молитвы и в храме божием» [5, т. 31, с. 16]. Касатскому так и не удалось вызвать и удер- жать молитвенное настроение – соблазн греховной гордыни властвовал над ним. Нравственный поединок Касатского с взбалмошной красавицей Маковкиной, вознамерившейся на спор переночевать у неприступного затворника, завершился его победой, хотя он, рассматривая в окно ночную просительницу, в ее взгляде увидел себя в зеркальном отражении: оба «почувствовали, что они знают друг друга, понятны друг другу» [5, т. 31, с. 21], – поверженные неуемной самонаде- янностью. Не ожидавшая подобного исхода своей шалости, девица обратилась к нему: «Отец Сергий. Простите меня <…> Я переменю свою жизнь. Не остав- ляйте меня» [5, т. 31, с. 26]. И она, потрясенная устоявшим перед ней старцем, стала матерью Агнией. С нескрываемым волнением и в слезах, она вышла из ке- льи Касатского, и адвокат, усомнившийся в обольстительной силе своей спут- ницы, посчитал себя проигравшим, тогда как именно Маковкина и потерпела по- ражение: собиралась к Касатскому, а выходила уже от отца Сергия, не ставшего еще таковым в душе, но почитавшегося «угодником и чудотворцем». Разговор Касатского с молодым профессором-атеистом и предложение купца исцелить его дочь ознаменовали его славу, коль отовсюду «приезжают, в газетах пишут, государь знает» [5, т. 31, с. 34], чем и было обусловлено закон- ническое устремление старца к вершинам духовной власти. Расспрашивая о бо- лезни девушки, дабы подтвердить свою целительскую силу, Касатский вдруг поймал себя на том, что ему стало интересно узнать, «имеет ли она женскую пре- лесть» [5, т. 31, с. 35], как вдруг он, не в силах освободиться от соблазна «славы людской», услышал соловьиные трели – те же, что и на последнем свидании с невестой, и задумался о собственной несостоятельности на церковном по- прище, избранном в горделивом помрачении ума: «Что, как я стучусь у запертого снаружи дома <…> Замок этот – соловьи, жуки, природа» [5, т. 31, с. 35]. Круше- ние карьеры с неказистой купеческой дочкой на вершинах успеха спасает Касат- ского от неминуемой бездны и наставляет на путь духовного преображения. За- мысел повести сводится к освещению пути от безверия – к вере прославляемого старца, совращенного гордыней, что и отметил М. М. Дунаев, вопреки устояв- шимся стереотипам понимания: «<…> Толстой вовсе не опорочил идеи монаше- ской жизни <…> но сумел показать изнутри те препятствия, какие закрывают путь к духовному совершенствованию» [3, с. 298].