Л. Н. Толстой в сознании человека цифровой эпохи

117 воплощению феномена воскресения человека . Неспроста последний роман рус- ской классики – «Воскресение», который начинается с утверждения: «<…> весна была весною даже и в городе» [4, Т. 13, с. 7], вопреки вмешательству человека, а завершается чтением Нехлюдовым Евангелия. На другой день после Зимнего Николы, когда день клонился к вечеру и небо закрыли темные тучи, Василий Андреевич Брехунов из своей деревни Кресты, с шестью домами, отправляется в Горячкино торговать рощу с максимальной вы- годой для себя: «<…> достал из сундука свои семьсот рублей, добавил к ним находящихся две тысячи триста» [4, Т. 12, с. 297], и по настоянию жены берет с собой работника Никиту, хотя пытался и уехать один: «Что ж я, иль дороги не знаю, что мне беспременно провожатого нужно?» [4, Т. 12, с. 301]. Однако ока- залось, что действительно не знает, потому что они заблудились и им пришлось ночевать в степи, когда купец, как истинный хозяин положения, метельной но- чью подсчитывает выгоду за предстоящую сделку и подводит предварительные итоги своей жизни: «<…> что я в пятнадцать лет сделал? <…> Не то, что при родителе! Нынче кто в округе гремит? Брехунов» [4, Т. 12, c. 327]. Никита же был уверен, что он во власти Господа, который, как хозяин, не обидит его, ра- ботника . Когда Василий Андреевич вдруг неожиданно для себя, осмотревшись после неудачной попытки выбраться самому, без Никиты, увидел разыгравшу- юся природную стихию, понял, что пропадает в снежной пустыне и вспоминает о Николае Угоднике: «<…> он стал просить <…> чтобы он спас его, обещал ему молебен и свечи» [4, Т. 12, c. 335]. Обессиленный, Брехунов после попыток сбе- жать возвращается к Никите и спасает замерзающего мужика: «Он напрягает слух и слышит дыханье, даже слабый храп Никиты. “Жив, Никита, значит, жив и я”, – с торжеством говорит он себе» [4, Т. 12, с. 339]. Сюжет рассказа выстраи- вается как осознание Брехуновым своего истинного предназначения жизни, определяющегося исполнением промыслительной задачи – быть работником Господа, тогда как М. Горький в рассказе «Челкаш» приводит Гаврилу, считав- шего, что надо Бога помнить в жизни, к дерзким помыслам стать хозяином , по- добно Брехунову, стараясь неочевидное представить очевидным: «Подобная ду- ховная актуализация системы аксиологических представлений <…> явилась пророческим предостережением о трагических потрясениях в грядущем для за- блудшего человека – нераскаявшегося грешника, утерявшего первоосновы наци- ональной идентичности» [1, с. 125], что стало предметом художественного осмысления Пелевина в романе «Т». Особо значимой составляющей всего повествования романа являются про- легомены, предварительные рассуждения о предмете познания, к трактату «Со- домский грех и религиозный опыт», которые совершенно случайно увидел глав- ный герой, граф Т., или же Толстой, разбирая бумаги на столе. Герой прочел: « Ежели человек в жизни сам боролся с грехом в меру своих сил, мытарства бу- дут для него не наказанием, а благословенной помощью в победе над тем, с чем он не мог совладать при жизни » [3, с. 253]. Так и Брехунов у Толстого, застиг- нутый природный стихией, выходит из духовного плена соблазнов, когда для него жизнь Никиты становится неким условием сохранения самого себя: «<…> тот, кто зовет его, тот самый, который кликнул его и велел ему лечь на Никиту.