Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

28 и название, обозначает переход от незнания к знанию, [ведущий] или к дружбе, или ко вражде лиц, назначенных к счастью или несчастью. Лучшее узнавание, когда его сопровождают перипетии, как это происходит в “Эдипе”» [Аристотель, 1957, 74]. «Корней Васильев» – рассказ, в котором можно увидеть принципы толстов- ской драматургии. Узнавание в рассказе происходит, разумеется, не совсем по законам античной драмы, но по законам драматургии Толстого. Ситуация узна- вания использована несколько раз, причём во всех случаях Толстой оставляет ощущение недосказанности как у героев, так и у читателей. Корнея не узнаёт ни дочь Марфы Агафья, ни новая семья Агафьи. Это не- удивительно, ведь теперь он «высокий старик с седой бородой и курчавыми се- дыми волосами; только одни густые брови были у него черные» [Толстой, 1985, 208], к тому же давно ходят слухи, что, возможно, его уже и нет в живых. Пользуясь тем, что его не узнали, Корней задаёт Агафье важный для него вопрос: «– Что ж, ты на него не обижаешься на то, что он руку... – начал было Кор- ней и вдруг захлюпал. – Разве он чужой – отец ведь. Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ль? Корней не отвечал и, всхлипывая, плакал. – Чего ж ты? – Ничего, так, спаси Христос. И Корней дрожащими руками ухватился за столбик и за полати и полез большими худыми ногами на печь» [Толстой, 1985, 212]. Слёзы Корнея Васильева сопровождают его душевное очищение, метанойю. Искренний ответ Агафьи вызывает в нем такие эмоции, потому что он наконец- то понимает, что столько лет зря жил с ненавистью в душе. Таким образом, в сюжетной линии Корней – Агафья классическая ситуация-мо- дель (узнавание родственника в чужеземце, как, например, в драме Еврипида «Ифиге- ния в Тавриде») реализована как бы наполовину: Корней узнает Агафью (изувеченная рука этому способствует), Агафья же не узнает Корнея. Кроме того, из ее слов яв- ствует, что она продолжает считать пропавшего много лет назад Корнея своим отцом. Следующее узнавание происходит уже в доме у Марфы, которая прогоняет старика как надоедливого бродягу, хотя понимает, что перед ней именно Корней: «Она знала, что это был он – тот самый, который убивал ее и прежде любил ее, и ей было страшно за то, что она сейчас сделала. Не то она сделала, что надо было. А как же надо было обойтись с ним? Ведь он не сказал, что он Корней и что он домой пришел» [Толстой, 1985, 214]. Примечательно, что Корнея узнаёт его жена и ничего не говорит по этому поводу. Узнает его и повзрослевший племянник, который и рад бы что-то ска- зать, да не может, потому что он немой, что также символично. И в этом случае ситуация возвращения не трансформируется в классическую ситуацию «аристо- телевского узнавания», связанного в античной трагедии с катарсисом. Ни объяс- нения Марфы, ни обоюдного прощения и примирения героев не происходит. Этим катартическое решение финала как бы выносится за рамки произведения. Возвращение и узнавание/прощение в толстовских сюжетах – почти обяза- тельная и концептуальная составляющая, особенно любовной и семейной линии. (Князь Андрей и Лиза, князь Андрей и Наташа, Пьер и Наташа в «Войне и мире»,