Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

234 жены, как она, поправляя браслет на левой руке, сказала: "Войди ко мне" и т. п., потому что содержание чувства в этом рассказе так сильно, что все подробности излишни и только бы помешали передать чувства, а потому рассказ этот досту- пен всем людям, трогает людей всех наций, сословий, возрастов, дошел до нас и проживет еще тысячелетия. Но отнимите у лучших романов нашего времени подробности, что же останется?» [Толстой, 1951]. Синтезу искусств Л. Н. Толстой противопоставляет четкое выделение «по- лезных» и «вредных» видов искусств. В работе «Что такое искусство?» Лев Ни- колаевич отмечается вредность ряда синтетических искусств, в особенности оперы. Причина здесь носит нравственный характер (в целом морализм Л. Н. Толстого не характерен для Серебряного века). «Но мало того, что такие огромные труды тратятся на эту деятельность, – на нее, так же как на войну, тра- тятся прямо жизни человеческие: сотни тысяч людей с молодых лет посвящают все свои жизни на то, чтобы выучиться очень быстро вертеть ногами (танцоры); другие (музыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы уметь рисовать красками и писать всё, чтò они увидят; четвертые на то, чтобы уметь перевернуть всякую фразу на всякие лады и ко всякому слову подыскать рифму» [Толстой, 1951], ‒ пишет Л. Н. Толстой. Здесь выделено два нравственных аспекта: самодовольство авто- ров и исполнителей и неоправданно большое количество сил и ресурсов, затра- чиваемых на создание художественных произведений. Так или иначе, искусство для Серебряного века выступает центральным яв- лением духовной и материальной жизни человечество. Центральное значение за- дается двумя способами. Либо провозглашение принципа «искусства для искус- ства». Здесь обоснование первенства напоминает аристотелевские рассуждения о философии. Которая оказывается самой бесполезной, а следовательно самой главной наукой. Ибо господа важны сами по себе, а слуги-той пользой, которою они могут принести. Для Л. Н. Толстого такой принцип оказывается неприемлемым. Дело в том, что он имплицитно подрывает принцип калокагатии, который разделяется Л. Н. Толстым (этот принцип, пожалуй, до Серебряного века («конца века») за исключением совершенно единичных концепций не оспаривался). Другое дело, что само добро в Античности и Средневековье трактовалось по-разному. По-дру- гому калокагатия раскрывалась просветителями. И этот просветительский пафос морализма был унаследован Л. Н. Толстым. Он пишет: «Я не буду выписывать определений красоты, приписываемых древним: Сократу, Платону, Аристотелю и до Плотина, потому что в сущности у древних не существовало того понятия красоты, отделенного от добра, которое составляет основу и цель эстетики нашего времени». Для мыслителя добро и красота оказываются двумя сторонами одной медали. Принцип же «искусства для искусства» абсолютизирует категорию красоты. Допускает существование красоты отдельной от добра или даже красоты как противоположности добра (столь радикальное представление не свойственно русскому символизму, за исключением ряда стихов Ф. Сологуба). Последнее наиболее ярко проявилось в французской культуре (в произведениях П. Верлена