Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

226 организма вызвало протест Толстого. В современной Церкви он не видел мисти- ческого, Богочеловеческого организма, для него это был сугубо человеческий ин- ститут, созданный несовершенными людьми…» [Гачева, 2011, 171]. «Второй путь, который избрали современники Толстого – Достоевский, Федоров, Соло- вьев, а за ними и ведущие представители русской религиозной философии начала XX в. (С. Н. Булгакова, П. А. Флоренский), – путь не отвержения Церкви, но жизни в ней, путь соборного дела и творчества» [Гачева, 2011, 172]. Исследовательница справедливо отмечает, что диалог Толстого и Федорова вмещал антитезу христианства как религии преображения и как этического уче- ния, он стал «диалогом двух пониманий христианства: этического и онтологи- ческого» [Гачева, 2011, 172]. Однако указанное противопоставление философа и художника выходит на первый план в том случае, если говорить о системе взглядов позднего Толстого в целом и о его публицистике в частности. Федоров чувствовал слабые места и крайности позиции Толстого, он в резких выражениях не раз описывал взгляды Толстого, казавшиеся ему абсолютным заблуждением: «Кроме лицемерия, свойственного сословию, к которому он принадлежит, лице- мерие – самая существенная, личная черта его характера. Какую нужно иметь бездну бесстыдства, чтобы, проповедуя отказ от платы податей и от воин- ской повинности, относить <это> к непротивлению злу и прикидываться та- ким человеком, который желает мира, а не величайшей смуты» [Федоров, 1995–2004, т. 4, с. 31]. Парадоксально, но в художественном творчестве писатель использовал многие находки Федорова и его ценные мысли. Обратим внимание на тот факт, что близость убеждений Толстого и Федорова, совпадающий круг вопросов и проблем, поднимаемых и решаемых ими, можно условно отобразить с помо- щью нескольких значимых понятий, которые становятся своеобразными кон- стантами: «Рождение и смерть, ситуация войны и образ земли становятся свое- образными критериями в художественных мирах Толстого – все эти четыре эпические константы являются не только смысловыми центрами, но и мери- лами для толстовских героев» [Андреева, 2020, 196]. Вопрос отношения к смерти у Федорова, описывавшего путь всеобщего воскрешения людей, был одним из важнейших, он был склонен оценивать людей по их отношению к идее преодоления дисгармонии, появляющейся при мысли об итоге земной жизни. Вспомним теперь Дмитрия Нехлюдова, переход которого в романе «Воскресе- ние» на новые этапы духовной жизни связывается с мыслью о смерти (да и во- обще смерти в романе уделено Толстым огромное внимание): в первый раз бли- зость к смерти Нехлюдов ощущает в своих имениях, где общается с крестьянами и узнает не просто о бедственном положении народа, но фактически видит его вымирание. А дальше – смерти арестантов при переходах (одну из смертей Нехлюдов видит воочию), история казни Лозовского и Розинского, наконец, смерть Крыльцова, к которому очень проникся Нехлюдов: «Да, это был Крыль- цов или, по крайней мере, тот след, который оставило его материальное суще- ствование. “Зачем он страдал? Зачем он жил? Понял ли он это теперь?” – ду- мал Нехлюдов, и ему казалось, что ответа этого нет, что ничего нет, кроме смерти, и ему сделалось дурно» [Толстой, 1928–1958, т. 32, 439].