Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

18 и красный бешметы, оба цвета служат символом праздника. В «новом бешмете» появился Ерошка. Нет описания костюма Оленина, но тем самым автор заостряет внимание на его внутреннем состоянии. Праздник принял всеобщий характер, своей непринужденной веселостью он заразил Белецкого и Оленина, которые вынуждены были признаться, что казаки умеют веселиться от души. Именно Оленин произносит философский монолог о празднике: «На таких праздниках <…> меня всегда удивляет, отчего так, вследствие того, что нынче, например, пятнадцатое число 1 , вдруг все люди стали довольны и веселы? На всем виден праздник. И глаза, и лица, и голоса, и движения, и одежда. И воздух, и солнце – все праздничное. А у нас уже нет праздников» (4, 113). А «отказ от праздника, разрушение праздничности убивает творческое начало жизни, индивидуализи- рует (точнее: атомизирует) и выхолащивает ее, «одаривает» человека и общество беспамятством, лишает будущего» [Дмитриева, 1995, 29]. Обратимость и нелинейность художественного времени в «Казаках» позво- ляет Ерошке оппонировать Оленину, воскрешая прошедшее: «Ты говоришь: праздник! <…> Это что за праздник! Ты бы посмотрел, как в старину гуляли! Бабы выйдут, бывало, оденутся в сарафаны, галунами обшиты. Грудь всю золо- тыми в два ряда обвешают. На голове кокошники золотые носили. Как пройде, так фр! фр! шум подымается. Каждая баба как княгиня была. Бывало, выйдут, табун целый, заиграют песни, так стон стоит; всю ночь гуляют. А казаки бочки выкатят на двор, засядут, всю ночь до рассвета пьют» (4, 113). Ерошка с харак- терным для него мифологическим мышлением творит идеал праздника, т. е. по- своему моделирует историческое время, превращая его в мифическое «правремя». Он явно инсценирует праздничные события мифического времени и наделяет их магической силой. Таким образом, если Оленин впечатлен полнотой и неисчерпа- емостью жизни, открывающейся в празднике, то Ерошка скептичен по отноше- нию как раз к тем росткам новой праздничности, которые являются неотъемле- мыми в космосе праздничной культуры. Описание Ерошки свидетельствует, среди прочего, и о том, что в костюме современные казачки все более отдалялись от традиционного русского сарафана и кокошника в сторону черкесского бешмета и платка (несомненно, внутренне все-таки сохраняя свою русскость). В феномене праздника есть константная основа, которая настолько привычна и естественна, имманентна образу жизни народа, что ее порой не замечают, а есть «элементы нарождающейся праздничности» (Дмитриева), которые подчас настораживают и вызывают опасение за традицию (как в случае с Ерошкой). В праздничную толпу въезжает Лукашка. Несмотря на то, что возвращаются они «из дела», Лукашка выглядит так, что выделяется своей красотой и статью даже среди праздничной толпы. Причем, красив и статен не только Лукашка – красив и статен его конь, «гнедой кабардинец». Контрастная оппозиция «белая курчавая папаха» над «стриженою черною головой» (4, 114) создает впечатление особой праздничной торжественности и готовности к решительным поступкам. 1 Слова Оленина наводят на мысль, что это может быть также и праздник Успения Пресвятой Богородицы (15 августа по ст. ст.) или второй день праздника Воздвижения Креста (15 сен- тября по ст. ст.), первый день Воздвижения – строгий пост.