Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

16 «казачьей повести» вполне закономерно: «На другой день был праздник. Вече- ром весь народ, блестя на заходящем солнце праздничным нарядом, был на улице. Вина было нажато больше обыкновенного. Народ освободился от трудов. Казаки через месяц собирались в поход, и во многих семействах готовились сва- дьбы» (4, 111). Скорее всего, это праздник Рождества Богородицы 21 сентября или Воздвижения Креста 27 сентября. После этих праздников, как правило, иг- рали свадьбы, хотя религиозный мотив в тексте повести звучит вскользь: «Ма- рьяна с утра, убравшись, пошла к обедне в часовню» (4, 112). Голубой цвет ат- ласного бешмета как бы символизирует праздник Рождества Богородицы. «Праздники, – пишет Флоренский, – разрывая монотонный поток времени, дают чувство длительности и позволяет осознать и измерить внутренним чувством время. Для нас время есть потому, что есть праздники. Время конструируется календарем, ритмом праздников» [Флоренский, 2004, 198]. Первообраз казачьего праздника, несомненно, включает в себя как религиозную, христианскую подос- нову, так и «аграрно-магическую стадию». Очень точно суть праздника выра- жено А. Я. Гуревич: «В монотонной и во всех отношениях ограниченной сель- ской жизни праздник был средством, которое предоставляло возможность выйти наружу долго скапливающимся и подавляемым эмоциям» [Гуревич, 1990, 355]. Религиозные мотивы праздника как бы уравновешиваются сельскохозяй- ственными, тема сбора урожая в «Казаках», пожалуй, даже превалирует, что имеет свое объяснение: ведь аграрное – это первооснова крестьянской жизни (многие казаки в прошлом – крестьяне), а в крестьянской жизни извечно, по сло- вам М. М. Бахтина, «аграрное было во всем, было мировым, объединяло все сто- роны жизни коллектива, в нем участвовала и разыгрывалась вся природа и вся культура» [Бахтин, 1992, 159]. Пространство праздничного действа, в основном, ограничено площадью станицы. Толстой начинает медленно разворачивать панораму праздника, как бы взирая на округу с высоты птичьего полета и из самого центра станицы, с пло- щади, от дома правления. В описании праздника соблюдена определенная иерар- хия: сначала в орбиту попадают старики, которые «в серых и черных степенных зипунах <…> спокойно, мерными голосами беседовали между собой об урожаях и молодых ребятах, об общественных делах и о старине, величаво и равнодушно поглядывая на молодое поколение» (4, 112). Неслучайно во всех праздниках аг- рарного календарного цикла культ предков имел непреходящее значение. Спираль описания раскручивается не спеша, все происходит медленно, «мерно», неслучайно ведь праздник, по Флоренскому, «есть пауза будничного потока жизни» [Флоренский, 2004, 198]: «бабы и девки приостанавливались», «молодые казаки почтительно уменьшали шаг», а старики в свой черед «осмат- ривали проходящих и медленно снимали и снова надевали папахи» (4, 114), от- мечается особенная пластичность, «тягучесть» (А. А. Потебня) праздника. Тол- стой на протяжении всей повести убедительно показывает, что казаков, как в будни, так и в праздники, объединяет чувство братства. Диапазон панорамы праздника расширяется, и в орбиту попадают казачки, но спираль праздника раскручивается все еще медленно, слабо: «казачки еще не начинали водить хороводы» (4, 112), однако, палитра праздника начинает