Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

136 Разве грусть мою умножишь, Разве пищу дашь ты ей. За струей струя катится По склоненью твоему; Мысль за мыслью так стремится Все к предмету одному. (Ю. А. Нелединский-Мелецкий. Песня). Очевидно, в стихотворении речь идет о любовных страданиях, о горе разлуки или неразделенной любви, но в контексте повести лексемы «горе», «грусть» и «лютая горесть» связаны с осмыслением жизненного пути героя и невозможно- стью его примирения с самим собой. Как представляется, в этой фразе, обращен- ной к реке как символу бытия, есть аллюзии к высказыванию древнегреческого философа Гераклита, который писал: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды и нельзя тронуть дважды нечто смертное в том же состоянии, но, по причине неудержимости и быстроты изменения, все рассеивается и собирается, приходит и уходит» или «Мы входим и не выходим в одну и ту же реку, мы те же самые и не те же самые» [Гераклит. Электронный ресурс]. Герой Толстого пытается войти в одну и ту же реку, но понимает, что это невозможно. Только ужасная по своей сущности мысль – «то, чем ты жил и живешь – есть ложь, обман, скрываю- щий от тебя жизнь и смерть», вызывающая чувство ненависти, − открывает путь к перерождению души героя. «Некрикуны-партнеры», о которых ведет речь герой, описывая «настоящую радость», трансформируются в крик, рождаемый прибли- жением конца: «С этой минуты начался тот три дня не перестававший крик , который был так ужасен , что нельзя было за двумя дверями без ужаса слышать его» [Толстой, 1983, 181] . Аналогия с тремя днями испытаний, которые претерпел Иисус Христос на пути к воскресению, связана не только с физическими страда- ниями Спасителя, но и с его жертвенностью во имя спасения человека. Крик героя продолжался до тех пор, пока он не перестал искать «оправдание своей жизни», только тогда «он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засвети- лось что-то» [Толстой, 1983, 182]. Л. Н. Толстой еще ранее представил читателю это состояние героя, когда «больно выходить», но теперь появляется надежда, «что это можно еще поправить» не мыслью, но чувством, которое не имеет назва- ния («… можно сделать «то» …»), но осознается как раскаяние. Именно это чув- ство открывает путь к свету. Как замечает А. М. Ранчин, интерпретируя фрагмент повести, когда герой хотел сказать «прости», «но сказал «пропусти»», это послед- нее слово «как будто бы обращено к «Тому» единственному, кто поймет его и как просьбу о прощении, и как моление «пропустить», дать безвозвратно пройти через «черную дыру» смерти» [Ранчин. Электронный ресурс]. Жалость не к себе, а к близким людям – к сыну, к жене – вдруг изменила внутреннее состояние Ивана Ильича: «Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было , потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет.