Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

115 героя, благодаря чему становится ясна причина его мучений: безрезультатный поиск Бога в церковной среде и своей душе. Моменты разлада личности Касатского приходятся во время достижения ка- рьерного пика: муж-командир, высокое назначение во втором монастыре, слава чудотворца. Гармония достигается в эпизодах самобичевания, когда он считает себя грешником, недостойным людской славы. В этом плане особое значение имеет житийный мотив «искушения святого» [Айдинян, 2020, 92], связанный в повести с пари Маковкиной. Разводная жена предстала отцу Сергию в образе дьявола, пришедшего в келью с целью достичь его падения (зеркальный эпизо- дом ‒ совокупление с Марьей-дьяволом). Маковкина звала его следующим обра- зом: «Отец Сергий! Отец Сергий! Сергей Дмитрич. Князь Касатский!» [Тол- стой, 2019, 158], ‒ что описывает обратный переход в светское общество, не зря повествователь отметил бессознательное галантное обращение с дамой во время приема героини: «Ах, извините! ‒ сказал он, вдруг совершенно перенесясь в дав- нишнее, привычное обращение с дамами» [Толстой, 2019, 155]. Здесь наблюда- ется перекрещивание номинаций, имеющее цель обличить «натуру» обоих пер- сонажей. Оно символизирует проникновение неприятного, но «привычного» прошлого в хрупкое настоящее. В борьбе с вожделением отец Сергий симво- лично отрубает себе палец, этот поступок становится примером укрощения плот- ского желания. Маковкина из свободной женщины под впечатлением такого ре- шительного действия стала матерью Агнией. В этой номинации скрывается ал- люзия на святую, которую принудили обнаженной прийти в публичный дом, но с божьей помощью падения не произошло. Монашеское имя Степана Касат- ского, безусловно, отсылает к Сергию Радонежскому, который является одним из распространителей православия на Руси и основателей ее духовной культуры. В этом ключе Касатский вслед за Л. Н. Толстым переиначивает божественный посыл. Так, пройдя все этапы святости, он разочаровывается в церкви, стано- вится великим грешником, приходит к мысли: «Нет Бога» [Толстой, 2019, 177] , но при этом постигает иную, истинную, духовность, далекую от механических обрядов святой службы. Соответственно, герой променял военный этикет на цер- ковный, немногим от него отличающийся, оттого вновь отчаялся. В праздник Преполовения, символизирующий середину церковного кален- даря, отец Сергий пал: вместо святого излечения испортил больную девушку и чуть не убил ее в страхе, что «она расскажет» [Толстой, 2019, 177]. Герой даже взял тот самый топор в руки, однако келейнику он был нужнее для рубки дров. Второе разочарование стало поистине экзистенциальным для героя, он ре- шил уйти из жизни, если бы не воспоминание о Пашеньке и сошествие божьего вестника во сне с заветом найти ее. Новая в повести героиня стала ответом на риторические вопросы Касатского к Богу, не зря он отправился к ней на испо- ведь. Финальная восьмая глава открывается следующей фразой: «Пашенька уж давно была не Пашенька, а старая, высохшая, сморщенная Прасковья Михай- ловна…» [Толстой, 2019, 179], ‒ отмечает «вездесущий нарратор» (свойственный Л.Н. Толстому) [Шмид, 2003, 44], тем самым показывая другой фокус восприя- тия героини, связанный с официальной формой номинации. Для Касатского она все равно была «Пашенькой», именно это обращение привело к узнаванию