Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

114 Переходным моментом между перспективным молодым человеком и мона- хом стал эпизод, переданный в романтической традиции. Автор обрисовал жар- кий день в Царском Селе, цветущую и прохладную липовую аллею, милую бе- седу двух возлюбленных, ангельский образ невинной девушки-невесты, перехо- дящий после признания в маску, за которой скрывается преступная связь с самим государем. Безусловно, Касатского поразило признание, он еле сдержал приступ гнева. Интерес представляет употребление Мэри имени героя: после неожидан- ной для нее реакции возлюбленного она в порыве отчаянья назвала его Стивой: «Боже мой, что я сделала, Стива!» [Толстой, 2019, 138]. Номинация аристокра- тов на французский манер была вполне обыденной для XIX века, она символи- зировала высокий социальный статус. В последней главе произведения так вновь обратятся к герою, но это будет после исповеди, когда ореол «святости» ока- жется напускным даже для Пашеньки, ее первой фразой после сказанного станет: «Стива, может быть, ты преувеличиваешь?» [Толстой, 2019, 183]. Примеча- тельно, что здесь героиня перешла на «ты» с многоуважаемым ранее отцом Сер- гием, очевидно почему. Следует отметить, что «Стива» ‒ последняя номинация героя с точки зрения остальных персонажей, но не для повествователя, ведь до самого конца он привилегированно будет называть его «Касатским», попере- менно переходя в местоименную форму (он, его). Следующий этап жизни Степана Касатского связан с монашеством, приведшим его к известности в роли отца Сергия. Он решился принять постриг в связи с преда- тельством уважаемых людей, чтобы «стать выше тех, которые хотели показать ему, что они стоят выше» [Толстой, 2019, 139]. Повествователь отмечает иную мо- тивировку такого решения: отчаянье, пробудившее заложенное в детстве религиоз- ное чувство. Так, Касатский выбрал сложный путь монаха. Необыкновенное рвение героя добиться успеха развило в нем один из семи смертных грехов ‒ гордыню. С ней он боролся больше, чем с похотью и неверием. Обратившись к мировой лите- ратуре, можно вспомнить «Божественную комедию» Данте Алигьери, поскольку ге- рой поэмы на протяжении всего путешествия также должен был преодолевать свою грешную сущность, особенно, гордыню. Исключительность Касатского подчеркива- ется «разоблачением» церковной этики и представлением антисвятого (падшего свя- того-чудотворца). Такая двойственность изнутри мучила героя, отсюда множествен- ность взглядов на него: для монахов он стал примерным послушником, миряне ви- дели в нем «экспоната» с необычной судьбой и красивой внешностью, совсем дру- гим и переменчивым было самоощущение в новой роли непосредственного героя. Показателен эпизод прихода генерала к игумену монастыря с целью увидеть Касат- ского в образе монаха, что оскорбило его; лишь старец объяснил ему причину, по которой он все время обращает внимание на реплики и поступки, связанные с ним, других людей ‒ «гордость светская» [Толстой, 2019, 147]. Семь лет он прослужил в монастыре, повествователь отмечает: «В конце третьего года был пострижен в иеромонахи с именем Сергия» [Толстой, 2019, 142]. Далее нарратор говорит о нем лишь как о «Сергии» или «отце Сергии» до эпизода исповеди Пашеньке, что характеризует новый период его жизни и само- ощущения. На протяжении текста автор погружает нас во внутренний монолог