Духовное наследие Л. Н. Толстого в контексте мировой литературы и культуры

107 ‘Как портреты Елизаветы Петровны’ – сравнение, отсылающее к портретам российской императрицы, например, И. Гроота, И. Аргунова, Л. Каравакка. Об- раз этой элегантнейшей женщины и деятельной державницы своего времени был источником визуального эталона моды и чувственно-наглядной красоты. Эпитетный ряд – ‘открытые старые, пухлые, белые плечи и грудь’ портрета хозяйки бала, – раскрывающий ее ‘телесность’, противостоит как ‘полетному’ состоянию наблюдательного героя-рассказчика, так и мотиву ‘бестелесности’ его возлюбленной. Символику абсолютной наполненности бала светом чистоты, невинности и грации являет стать Вареньки в ‘белом’ платье, подчеркнутом ‘розовым’, цвета утренней зари, поясом. Непременные атрибуты ее костюма – ‘белые’ атласные башмачки, лайковые ‘белые’ перчатки и ‘белый’ веер. Правда, последний, по привилегированным вкусам Ивана Васильевича, дешевенький, но вполне отве- чавший этикету светского выезда. Вещные символы невербального объяснения: перышко от веера, которое Варенька отрывает в перерыве между танцами и отдает герою, перчатка, кото- рую успела оставить ему перед отъездом домой. Вещи-характеристики социаль- ного положения барышни обретают в руках счастливого их обладателя духовный аспект: по возвращении домой, оживотворяя трогательные картинки бала, они вызывают нежные воспоминания. Аллюзивное имя крепостного лакея ‘Петруши’ (от Петр – «камень»), с за- спанным лицом встретившего Ивана Васильевича. В отличие от евангельского Петра, который после Тайной вечери подпал под сонливость и троекратно отре- кается от своего учителя Христа, толстовский Петруша встречает барина после бала со свечей и желает помочь ему раздеться. Отец Вареньки, довольно высокий воинский начальник, с именем ‘Петр’ (Владиславич), в утро первого дня Великого поста предаст страшному наказа- нию сначала одного нарушителя воинской дисциплины. Затем, заметив в ше- ренге промазавшего солдата, трижды гневно прокричит ему угрозы и применит грубую силу. Атрибуты его деяния – шпицрутены. Выразительной символикой этикета обладает язык ‘перчатки’ Петра Влади- славича, прибывшего на бал в военной форме, поэтому его перчатки, как и сле- довало, ‘замшевые’, а не лайковые, если бы был в штатском. По правилам хоро- шего тона на балах перчатки снимались во время ужина или игры в карты [Заха- рова, 2012, 90]. Полковник только что отошел от карточного стола и, перед тан- цем с Варенькой, «натянув замшевую перчатку на правую руку» , подчеркнул с улыбкой, что «надо все по закону» [Толстой, 1983, 11]. Словом, парадирует в мазурке ‘по канону’ светской галантности. После бала перчатка полковника артикулирует ‘закон’ карающей руки: «…своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного солдата», который «недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину тата- рина » [Толстой, 1983, 15] . Это была сцена уже другого культурного уровня, нежели самозабвенное исполнение мазурки. А также иных переживаний героя: от восторженного умиления образом ловкого танцора-отца, обладателя